03.10.2018
15:50

Имею ли я право?

30.09.2018
11:29

Нерастраченная сила, неразгаданная грусть.

29.09.2018
12:36

Не можешь - садись в лужу!

28.09.2018
11:19

Что меня гложет?

27.09.2018
15:47

Стоит ли иное у Сорокина читать.

24.09.2018
12:08

Накрутил себя.

23.09.2018
09:36

Есть шанс...

21.09.2018
18:28

Над чем смеётся Рубин.

19.09.2018
22:50

Николай Чоччасов

16.09.2018
14:11

Исписался.

15.09.2018
15:36

Наобум лазаря.

12.09.2018
10:23

Насколько чуток Владимир Крылов?

11.09.2018
12:30

Наваждение.

09.09.2018
16:49

Не верьте своим впечатлениям, пока не дочитаете до конца.

08.09.2018
12:26

Тяжело любить советский народ.

07.09.2018
10:34

Я допустил ошибку.

06.09.2018
19:45

В муках отсутствия хорошего чтения.

05.09.2018
07:48

Бедность как ценность.

Я слаб в анализе картин. Поэтому вынужден пользоваться чужими анализами. Но у меня есть претензия на силу синтеза. Так и там меня поджидают ловушки. Я ж себе составил (с миру по нитке) ряд взаимосогласованных догм. А они иногда трещат под напором реалий картины. Одна из догм – историческая повторяющаяся последовательность превращения типов идеалов друг в друга. Саму повторяемость и превращаемость я взял у Шмита в изложении Прокофьева. За образец последовательности взял эпоху Возрождения: Раннее, Высокое, Позднее. И добавил последовавшие за Поздним маньеризм, барокко и старых мастеров Голландии. Первое и последнее как бы замкнули круг повторяемости. Оба воспевают низкое. Если растянуть круг во времени (слева направо), получается синусоида. Раннее Возрождение и голландцы – на нижних перегибах бесконечной Синусоиды изменчивости идеалов в 14-17 столетиях – идеал обывателей. Маньеризм – на инерционном вылете сверхвверх на верхнем перегибе – сверхколлективизм всеобщего прощения на Страшном Суде. И не хватает только симметричного вылета субвниз на нижнем вылете. Сверхэгоизма, демонизма, за который вполне сходят некоторые произведения Раннего Возрождения, воспевающие жестокость. Вылеты, казалось бы, должны быть тупиками для превращаемости. А это и есть ловушка. Потому что то и дело надо тупиковость нарушать. И в видении аналогии изменяемости идеала во времени от картины к картине то и дело приходится обращать время вспять и изображать изменяемость не слева направо, а справа налево. Вон из демонистского (или маньеристского) тупика.

И так мне пришлось поступить с Тутуновым (см. тут). – В его картине “Вечер в Переяславль-Залесском” (1962) я увидел ницшеанство. А в картине “Душный полдень на Переславской улице” (1968) – критический реализм, верящий при своём негодовании на настоящее в исторически скорое лучшее для всех будущее (идеал типа Высокого Возрождения). – Траектория изменения идеалов получилась такая.



И всё это мне понадобилось, чтоб обосновать толкование такой вот репродукции.



Тутунов. Лунная дорожка.

Я не знаю, какого года это создание. И мне приходится счесть, что подсознательный идеал Тутунова то и дело мерцал от исторического оптимизма к сверхисторическому пессимизму.

В этой ультраскромности “Лунной дорожки” я вижу образ вечной России, вечной в своей скромности, непритязательности, образ, как-то ассоциирующийся с бедностью почв Нечерноземья, со всегдашней бедностью тамошнего крестьянства, вообще с преимущественной бедностью народа России, с жертвенностью Святой Руси и тому подобным, веками не изменяющимся. А Вечность – это идеал ницшеанства. А конкретнее и потаённее – метафизическое иномирие, в принципе недостижимое и пессимистичное. Столь сладкое во всём-всём-всём тут, в Этом мире, разочаровавшемуся человеку, получающему радость лишь в искусстве, умеющем остановить мгновение, запечатлеть этого представителя Вечности или Вневременья. Пойдёт миг, и лунная дорожка изменит свою конфигурацию, и та больше никогда не повторится. Как сама жизнь человеческая, так и не получившая – так уж устроено – на Этом свете счастья. Чему, такой жизни, соответствует и невыдающийся цвет всего тут, на картине. Что речь о Вневременьи говорит и то, что тут не совсем лунная дорожка, не совсем вода, луна, берег и то ли избы, то ли деревья на нём. Тут взволнованные близостью к выражению мазки. Мазки не только на “избах”, “луне” и “отражении её”, но и на “взволнованном небе” и “воде”. Художник мог бы загладить мазки до неразличимости. Но он этого принципиально не сделал. Потому что ему хотелось выразить то невыразимое ЧТО-ТО, что за всем видимым существует. Для идеалистов и религиозных это идея или Бог. А для Тутунова – нечто равное, но противоположное, равнодушное к людям.

Именно к такому, крайнему, умонастроению способна была привести советская действительность, власти в которой стали на путь вранья и внушения народу, что мы живём в самой лучшей стране. Что мы самые передовые. Что строим коммунизм, этот рай на земле. – От разочарования в ТАКОМ вранье, от созерцания того, что есть на самом деле, вполне представимо впадание в ТАКУЮ крайность.

Не понятно только, как из этого настроения выходят, раз в него впав. Но факт налицо – Тутунов выходил.



Тутунов. Нагорье. В чайной. 1967.

"…найдено равновесие между натуроподобием и отходом от него. Типичный сюжет: чайная, забегаловка районного центра с обычным провинциальным персонажем и характерной обстановкой расцвечена с провинциальным вкусом. Цвета гармонично сопряжены, что особенно заметно по красивой синей занавеске, эффектно выделяющейся на фоне жёлтой стены. Уже здесь мазок засуетился, придав всей композиции оживление, преодолевающее статику томящихся в ожидании посетителей. Картина построена по классической схеме рассказа, что характерно для примарного [первенствующего в данное время] искусства, продолжающего повествовательную форму реалистов второй половины XIX века и развивающего далее пластический метод “Союза русских художников” и “Бубнового валета”. На столе традиционная кружка пива и пачка папирос. Под столом пустая бутылка из-под водки и брошенные окурки. В глубине “чайной” двое забулдыг опустошают бутылку. В углу привычный фикус, который иные провинциалы называют “фигус”; не менее привычная связка сушек, брошенная поверх сумки сидящей за столом женщины; согбенные фигуры подвыпивших пожилых мужчин в валенках с подшитым кожаным задником или калошами – все подмеченные детали создают убедительную картину замусоренной, полной неудобств жизни простого человека. Тема, без сомнения, разоблачительная, но исполненная без нажима, живописно. Картина складывается из характерного предметного антуража. Без перечисления жизненных атрибутов она была бы невозможна. Именно из них складывается смысл полотна, из них вытекает метод “примарного искусства”, позволяющий создать реальную картину жизни трудового населения огромной периферийной России.

Это “обнажённая” Россия – та самая, которая вынесла всю тяжесть войны с немцами, а затем на долгие годы оказалась обречена на выживание, ничуть не менее тяжёлое, чем выживание “остаточной” России, возникшей в результате реформ 1990-х годов” (Манин. http://www.artpanorama.su/?category=article&show=article&id=10).

Кровь закипела в негодовании от такого преподнесения, нивелирующего в итоге "равновесие… гармонично сопряжены… без нажима, живописно”. А окурков на полу я не вижу. И безликие тут только пьянчужки. А за ближним столом вовсе водку не пили, это не их бутылка стоит под столом. Эти в бесконечность смотрят. И война притянута вообще зря. Там и тогда люди знали, за что умирали и страдали. А тут и теперь страдают от того, что не знают, зачем по большому счёту живут. Бесперспективнось, выраженная с такой силой, по-моему, выражает необходимость иной жизни. Это ещё чуть-чуть и – ницшеанское доведение до предвзрыва, с последующим взрывом, мыслимым такой силы, что разнесёт вдребезги весь этот скучный плохой мир. Но упомянутые "гармонично” чуть-чуть всё смещают, и в некой перспективе мнится – не персонажам, а автору и зрителям – (подсознательно!) надежда, что крайности сойдутся, и как-то низкое с высоким сольётся в Гармонии. Трудовое население, мнится, не клюёт на вещизм, который Хрущёв предложил как коммунизм, а Брежнев не отверг. Большие города на эту обманку клюнули, а провинция – нет! Дрожь мазков на полу, на стенах, на рубашках, на лицах обещает быть скорым историческое будущее – прорыв таки на путь к коммунизму.

И прорыв бы таки наступил, не случись окончательного предательства на самом верху: дожили б до компьютеризации страны – централизованная экономика пережила б свой кризис (как переживал много раз свой кризис капитализм).

А Мани – просто могильщик социализма (который таки заблудился), и потому так переакцентировал анализ картины.

С моим же акцентом вполне вероятно, что Тутунов тут вдохновлён был подсознательным идеалом, да, коммунизма. Самые-самые произведения всегда выражаются через наоборот.

Разве что, может, у меня ошибка. И это не идеал типа Высокого Возрождения (с историческим оптимизмом), а Позднего (с наивным оптимизмом). Как хрип Высоцкого (вот-вот и взойдёт). Как необработанный мрамор на лице “Дня” Микеланджело в “гробнице Медичи”. НЕТ ориентации на материальное!

По Манину Тутунов – обычный критикан, правый диссидент, пишущий почти публицистику, прикладное (к критике социализма ради капитализма) искусство, нечто – на мой взгляд – второсортное, (если согласиться, что первосортное бывает только с участием подсознания, неприкладное). А по-моему Тутунов творил иногда первосортное искусство.

4 сентября 2018 г.

31.08.2018
16:46

Сезанн: "Сезам! Не открывайся!"

29.08.2018
15:15

Упрямство.