08.09.2017
16:50

Шандриков, да, омский, но не Высоцкий.

04.09.2017
07:35

Феникс, всегда восстающий из пепла.

02.09.2017
12:43

Ура Беляеву-Гинтовту.

31.08.2017
14:26

Почему неувядаем вальс Хачатуряна.

27.08.2017
12:32

Зачем я живу?

27.08.2017
12:30

Зачем я живу?

17.08.2017
15:21

Невероятная затея.

12.08.2017
08:19

Что-то щемящее.

09.08.2017
10:22

Выморочное.

08.08.2017
08:43

Эмиль Галле.

29.07.2017
20:28

Муки надстраничные.

25.07.2017
07:57

Отчаяние.

23.07.2017
13:02

Нельзя себе доверять. (Продолжение)

21.07.2017
10:25

Нельзя себе доверять.

14.07.2017
12:57

Опять я попался?

13.07.2017
21:18

Если нельзя, но очень хочется, то можно.

Ну как можно позволить себе толковать театральную постановку, которую не видел? – А я её как бы увидел, прочитав воспоминания видевших. Речь о “Гамлете” Тарковского 70-х годов.

Не стану хитрить и сразу скажу, что у меня сложилось впечатление, что из-за неколебимости советской системы (а может, и из-за безнадёжности заграничной) Тарковский пришёл к (модному тогда) постмодернизму, суть которого, что в принципе нет ничего на свете ни сущего, ни даже мыслимого, достойного быть идеалом. Всё – гадость. И лучше всего выразить это переделкой “Гамлета”, спектакля – по Шекспиру – вводящего в веру в благо, которое для всех наступит, нет, не в ближайшем, не в отдалённом, не в историческом, а в свехисторическом будущем, как бы век ни вывихнул сустав, как бы ни порвалась связь времён.

Не стану и скрывать сомнение. До сих пор для меня постмодернизм отличался спокойным отношением к такому отчаянному, казалось бы, положению вещей, как невозможность идеала. То есть для меня постмодернизм был пофигизмом. Надо всем, хоть то и гадость, он просто смеялся. А тут, у Тарковского, что-то серьёзное:

"Одна из причин неуспеха постановки и была в этом — предельная непривычность всего этого — такого противного Гамлета, такой некрасивой Офелии, такого обаятельного Клавдия, такой влюбленной Гертруды, такого благородного Лаэрта." - пишет тогдашний студент-статист, участвовавший в спектакле” (http://les.media/articles/813265-tarkovskiy-gamlet).

Но этот статист, видно, чего-то не понял, подумалось мне, когда я прочёл про финал:

"На сцене лежала привычная ГОРА трупов… в полной темноте ВСТАВАЛ выхваченный пистолетом [театральным следящим прожектором] Сол. [Гамлет-Солоницын] и медленно ПРОТЯГИВАЛ руку ВСЕМ лежащим – одному за другим… и все ВОССТАВАЛИ (= Н.Ф. Федоров? Гамлет=Христос??????)

После того, как все восстали из мертвых, - зажигался свет и ВСЕ (как ни в чем не бывало) подходили к авансцене на поклоны….” (http://forum.tarkovsky.su/index.php?showtopic=148).

Вот он, смех постмодернизма надо всем.

Очень тонко про этот финал сказано:

"Весь спектакль был словно предназначен для последней - эпилоговой картины” (http://samlib.ru/l/litwin_w_w/hamlet.shtml).

После этого понятно, что всё остальное там, предшествующее – фигня.

"Офелию Чурикова делает заурядно-простой, не слишком умной, совершенно обыкновенной… “Гамлет” Андрея Тарковского резко “опрозоизирован”, лишен поэтичности. Недаром многие монологи идут в прозаическом переводе… в то время, как у всех остальных героев режиссер вытаскивает не высокие, увы, но все же человеческие, понятные мотивы поступков, Гамлета он лишает даже страстности. И убийство брата Клавдием в этом спектакле выглядит преступлением менее чудовищным, чем вереница убийств, походя совершенным этим холодным и жестоким носителем справедливости… Пристальное внимание Офелии [уже сошедшей с ума] выхватывает из толпы одного за другим всех участников, приковывая к каждому общее внимание. Она как бы просвечивает каждого и внезапно отпускает обратно в мир, потерявший ее доверие… Еще раз мы встречаемся с Офелией уже умершей, но как будто задержавшейся в этом мире, чтобы свидетельствовать против его жестокости. Сцена над гробом Офелии приобретает куда большую силу от того, что она происходит в буквальном смысле над ее телом. Офелия лежит неподвижно, с широко открытыми глазами, бесстрастный наблюдатель” (Солнцева. http://solntseva.livejournal.com/233804.html).

“Офелия лежала в нем [в гробу], на ее глазах пятаков не было, и мертвые глаза слегка раскрылись. Сцена была долгой - минут на 10-15 (если не больше)... И вот эти мертвые (громадные Чуриковские) глаза... На одном спектакле, я специально всю сцену смотрел только на нее. - Мертвые” (http://samlib.ru/l/litwin_w_w/hamlet.shtml).

Последний нюанс изложен противоречиво, но как-то одинаково про отчуждение от Этой жизни.

"Костюм в “Гамлете” у него [Призрака], помню, был странный, он прикрывался такой серой сеткой, похожей на рыбачьи сети.

Мне даже показалось, что режиссер стремится к тому, чтобы высокая худая фигура Призрака в этих одеждах и позах выглядела немного нелепо”.

А помните у Козинцева – Призрак величествен: "Но есть и божий суд, наперсники разврата!..” – Тут же…

"Клавдия играл Владимир Ширяев – чуть сладковатый красавец, ладный, невысокий, фатоватый… Гамлет Солоницына был совсем не молод, лысоват. Он не говорил, а бубнил себе под нос, интонации у него были тихие, он ничего не педалировал, при этом был жЁсток, не симпатичен, не внушал любви, и как будто ничего не чувствовал. Только говорил, объяснял, размышлял, рефлексировал…” (Солнцева).

Как энкавэдист 37-го года: "Гамлет в исполнении Анатолия Солоницына из обвинителя превращен в обвиняемого… Гамлет, в общем то, был – убийца. Причем убийца из принципа. То есть он не хотел убивать, но так понимал, что это необходимо.

И сцена “Мышеловка” была им как бы подстроена в воображении…” (Там же).

Зачем ему дознание, как в 37-м (а может, и сейчас, в 70-х), если он и так всё знает.

“Мышеловка” "была пантомима… герои которой были гротесково-манерные, не естественные, то есть как будто марионетки воображения… Казалось, ему [Гамлету] не нужно ничего доказывать, он убеждает не себя, других, в их вине… у… Гамлета не было оправданий, он был холоден, он убивал из высших соображений, из расчета, не из любви или оскорбленного чувства. Он подумал и принял решение, что так будет правильно. И он карал – круша всех, разрушая все вокруг, опять же из высших соображений. Но разрушаемого не было особенно жаль.” (Там же).

А разрушаемые – те ещё субчики: "Гертруда Тереховой была… воплощение женственности, любви, телесной радости” (Там же). Что сразу после смерти мужа каково?

"Вот Лаэрт (Николай Караченцов) был пылок, горяч, понятен. И Полоний (Всеволод Ларионов), тоже был ясен, у него были понятные человеческие чувства, отца, придворного, ловкача. Но в при этом все они, и недалекий пылкий Лаэрт, и его расчетливый отец, и неуверенная в себе, но очень самолюбивая и тщеславная Офелия, и влюбленные Клавдий с Гертрудой – все они были не совсем приятные, как будто все же противноватые. Поэтому ничью сторону в этом спектакле не хотелось принимать… В конце спектакля – гора трупов на сцене, на такой тележке, и это очень ясная метафора – вот что вышло, вот сколько людей умерло. И не было никакой определенности, кто в этом виноват. То есть кто злодей? Клавдий? Гертруда? Гамлет?” (Там же).

Такова сама жизнь.

"В спектакле было все немного неестественно, холодновато и непривычно. Медленный, синеватый, с яркими пятнами костюмов, с большим пространством сцены, он не был обаятельным. Но, по-моему, был очень современным, точным и каким то безжалостным” (Там же).

Ну чем не постмодернизм?

Понятно, что охранителям и советским обывателям это не нравилось. И спектакль не задержался на сцене. А диссидентам, наоборот, он нравился:

"…вызывал к себе огромный интерес и у простых зрителей, и у профессионалов. Да как могло быть иначе? В Москве, например, как я отчетливо помню, "лишние билетики" спрашивали толпы людей, выстраивавшихся коридором от платформы метро до театральных касс” (http://les.media/articles/813265-tarkovskiy-gamlet).

Я же задаюсь своим вечным вопросом: есть ли там след подсознательного идеала Тарковского? Ведь без утвердительного ответа, я не разрешу себе признать это художественным произведением. По крайней мере, произведением неприкладного искусства. Мне придётся тогда это назвать произведением прикладного искусства, то есть, призванного усиливать уже знаемые переживания. Ведь для эрудированного Тарковского постмодернизм не мог быть чем-то неизвестным. А мастеровитость могла его, пусть и инстинктивно, заставить пойти по пути наибольшего сопротивления – ставить маньеристскую пьесу, полюсно далёкую от постмодернизма.

И тут меня спасает собственное вышеописанное сомнение насчёт пофигизма. Если насмешка (пофигизм) прорвалась только в самом конце пьесы, то, может, Тарковский своего постмодернизма не сознавал, а сознание его ставило нечто ницшеанское?

Тут у меня проблема, как быстро и ясно рассказать, что такое для меня ницшеанство. – Для меня это экстремистский тип идеала, отрицающего всё не только в Этой жизни, но и в той, загробной по-христиански. Потому это назвали “над Добром и Злом”. Но это не отсутствие какого бы то ни было идеала, как в смирившемся и посмеивающемся постмодернизме. Идеал есть. Немыслимый, можно сказать. Какой-то метафизический (применяют иногда слово “космический”, зная, что космология теперь пооткрывала такие чудеса, что и представить невозможно). И это – с колоссальной ненавистью к обычности.

Тарковский это мироотношение знал и вполне адекватно описывал (переиначивая Шекспира по-своему) спустя сколько-то лет после своего “Гамлета” в Ленкоме:

"Я лично полагаю, точнее, убежден, что трагедия Гамлета, главная болевая точка этой трагедии, кроется для меня в необходимости, вынужденной и абсолютной необходимости для человека, стоящего на более высоком духовном уровне, погрузиться в мелкое болото серости, обыденной пошлости, мелких страстишек и властолюбивых амбиций, правящих в этом мире всецело и безнаказанно. Это трагедия человека, точно уже преодолевшего элементарное земное притяжение, но неожиданно вынужденного вновь с ним считаться, подчиниться его законам, точно вернуться к своему собственному прошлому, пошлому и унизительному.

Трагедия Гамлета состоит для меня не в обреченности его на гибель физическую, а в падении нравственном и духовном, в необходимости, прежде чем совершить убийство, принять законы этого мира, действовать по его правилам, то есть отказаться от своих духовных притязаний и стать обыкновенным убийцей. Вот где смысл драмы! Трагедия! Либо выполнить свой как будто бы человеческий долг, навязанный ему обществом, но, по существу, потерять себя в нравственном отношении, либо вовсе не смириться с этим миром, уйти из него по собственной воле, то есть покончить с собой... Но как быть тогда с Богом?..

В каком-то смысле нечто подобное переживает каждый человек, поставленный реальностью перед проблемой выбора. Поэтому когда вы спрашиваете меня, были ли в моей жизни компромиссы, предавал ли я себя когда-нибудь в своей работе, то, наверное, мои друзья, не слишком глубоко задумываясь о моей судьбе, ответили бы вам -- нет. А я полагаю, напротив, что, увы, вся моя жизнь состоит из компромиссов…” (https://www.kinoart.ru/archive/1998/03/n3-article25).

Если сознанием он ставил спектакль об этом, а невольно прорвался в финал постмодернизм, тогда я спасён. Тогда я с лёгким сердцем могу признать, что Тарковский создал художественное таки произведение “Гамлет”.

А то как-то страшно валить кумиров, пусть и из-за принципиальности.

Если вы мне возразите, что, скажем, в “Андрее Рублёве” (1966) не было ни ницшеанства, ни постмодернизма, я отобьюсь: человек меняется.

10 июня 2017 г.

10.07.2017
19:22

Бессознательное в Ригведе.

30.06.2017
09:16

Окститесь!

14.06.2017
12:29

33 "фэ" по поводу поединка: Проханов - Архангельский.

05.06.2017
09:16

Пирогова. "Давайте играть. Почему бы и нет?"