TopList Яндекс цитирования
Русский переплет
Портал | Содержание | О нас | Авторам | Новости | Первая десятка | Дискуссионный клуб | Чат Научный форум
-->
Первая десятка "Русского переплета"
Темы дня:

Президенту Путину о создании Института Истории Русского Народа. |Нас посетило 40 млн. человек | Чем занимались русские 4000 лет назад?

| Кому давать гранты или сколько в России молодых ученых?
Rambler's Top100
Проголосуйте
за это произведение

[ ENGLISH ] [AUTO] [KOI-8R] [WINDOWS] [DOS] [ISO-8859]


Русский переплет

Владимир Хлумов

Романы
26 декабря 1999 года

МАСТЕР ДЫМНЫХ КОЛЕЦ

(интеллигентская хроника)



Иллюстрации Андрея Пильского




Первая четверть.

()

"За собою упрочив
Право зваться немым,
Он средь женщин находчив,
Средь мужчин - нелюдим."
Мастер переводов со
староанглийского.


1





Плоская базальтовая плита толщиной в несколько десятков километров упиралась западным краем в семиглавый холм, на живописных склонах которого приютился город Южный. На столообразной вершине одного из холмов, по аллее, усыпанной блестящими, будто лакированными плодами деревьев, прогуливался горожанин лет тридцати пяти. Только что он поднял с асфальта коричневый кругляш, подышал на него, потер об рукав вельветового пиджака и принялся рассматривать в солнечном свете. Затем положил орех в карман, посмотрел беспокойно на часы и подошел к парапету.

Снизу послышался гудок парохода. Человек наклонился, разглядывая сквозь кроны деревьев маленького крикливого трудягу, подталкивающего впереди себя лентяйку баржу. Та самодовольно пыжилась, расталкивая крутыми боками сизую речную волну. Потом его взгляд перебрался на противоположный берег, на опустевший по осени песчаный пляж, пополз дальше, через новостройки со старыми, дореволюционными названиями рабочих слободок, потом еще дальше, через древний воровской лес к еле заметным в дымке насыщенного аэрозолью воздуха мачтам радиостанции. Дальше ничего не было видно. Но он знал, что и там, за вышками, на тысячи километров раскинулась гигантская пустыня. Сердце его сжалось от тоски - это была его родина.

Тем временем к горожанину подкралась молодая особа и обхватила его лицо.

-Марта! - обрадовано узнал гражданин.

-Не-а.

-Ну, брось, Марта, - уже менее уверенно отозвался испытуемый.

-Марта, прекрати, я чую запах губ твоих, - продекламировал он.

-Ну угадай, подумай еще.

Ее руки ослабли, он повернулся и нежно обнял черноглазую Марту.

-Где так долго можно ходить?

-Ой, ой, можно подумать, ты сгорал от нетерпения. Я видела. Стоял как истукан, даже не услышал, как я подошла.

-Му-у, - мычал гражданин, зарываясь в душистый стог ее волос.

-А все-таки, ты засомневался Шалопут.

-Когда? - дурачился он.

-Не притворяйся. Кто у тебя еще есть? - допрашивала Марта.

-Никого.

-Ладно, беспутный врун. Дай-ка мне свой противный лживый рот.

Они долго поцеловались. Наконец она спросила:

- Куда пойдем?

-В зоопарк, - пошутил Шалопут.

-А что, серьезно, пойдем в зоопарк, я люблю зверей. А меня в зоопарк не водят.

-Что же они такие нехорошие?

-Медведь, - зло сказала Марта.

-Я же Шалопут, - возмутился Шалопут.

-Хороша бы я была, если бы и ты был медведем, - Марта ласково посмотрела на Шалопута. - Говорит сегодня утром: "Я заеду за тобой на работу." Представляешь?

-Угу. -Пришлось опять врать про собрание. Не знаю, поверил ли. А на работе не поверили, потому и опоздала.

-Угу.

-Слушай, а как тебя отпускают с работы? И вообще, ты подозрительный тип. Узнаю, наконец, где ты работаешь, или нет?

-Я же говорил, в ящике.

-В ящике - режим.

-Угу.

-Ты что, директор?

-Нет.

-Тогда скажи кто?

-Ша-ло-пут.

-Это точно.

Он обнял ее, и они направились в зоопарк. Дорога в царство невольных зверей напоминала американскую горку. Марта счастливо щебетала, прижимая его локоть мягкой грудью. Шалопут почти всю дорогу молчал. Ее он не слышал, он слышал, как постукивает под рукой маленькое глупенькое сердечко, безраздельно преданное ему на весь оставшийся вечер. Уходила щемящая полоска горизонта, утыканная радиомачтами. Вслед за ней вдаль отправлялись его важные дела, в которых он погряз с потрохами. Любил ли он свою работу? Да, конечно. Она выжимала его всего до последней нитки и он не сопротивлялся. Он не сопротивлялся до такой степени, что уже не мог без работы, даже когда бывал дома. Он не читал книг. Несколько лет кряду, не ходил в театр. Музыку слушал по старенькому радиопродуктору и то лишь когда ел. Репродуктор болтался на кухне, на единственном вбитом им гвозде. Мозги были на замке для любой инородной темы.

-Шалопу-у-ут, - Марта дернула его за рукав.

-Что?

-Ты меня совсем не слушаешь, - пожаловалась она.

-Я тебя слушаю.

-Тогда повтори, что я сказала.

-Ты сказала, что любишь меня, - Шалопут улыбнулся.

-Негодник, - возмутилась Марта, - про это я тебе говорила десять минут назад.

-Ну, прости, - Он полез лобызаться.

-Негодник, негодник, ты куда ушел? Я ему жалуюсь, а он сбежал.

-Ладно, повтори еще разок, - попросил Шалопут.

-Я как дурочка срываюсь с работы, бегу сломя голову к нему, а он...

Шалопут виновато потупил взор. Такого самоуничижения Марта долго не выдерживала.

-Я говорю, день какой-то сегодня странный, - сдалась Марта.

-Почему?

-Не знаю. Не могу объяснить, - она помолчала. - Ты зачем меня в зоопарк пригласил?

-Место хорошее. Никто нас там не увидит.

-И все? - недоверчиво переспросила Марта. -Если не хочешь, не пойдем, - предложил Шалопут.

-Нет, нет, наоборот, я очень хочу туда сходить...- Марта вдруг прервалась, махнула рукой и весело попросила: - Ты мне мороженого купишь?

-Куплю, - обнадежил Шалопут.

-А кенгуру покажешь?

-Покажу.

-И зебру?

-И зебру.

-Тогда пошли быстрее.

Вскоре они были у входных касс зоологического парка. Оба про себя отметили специфический букет запахов, источаемых тесным коллективом международной фауны. Но отступать было поздно, и Шалопут попросил у кассира два билета, один взрослый и один детский. Кассир улыбнулся и протянул два билета по рублю.

-Так дорого? - удивилась Марта.

-Да, с сегодняшнего дня повышенный тариф, - ответил кассир. -Это в честь чего? - по-мужски вступил Шалопут.

-Сюрприз, - кассир цокнул языком. - Проходите, проходите, не пожалеете.

Внутри они купили эскимо и пачку печенья для кенгуру. Путь к зебрам и кенгуру пролегал мимо вольеров с крупными хищными животными. Марта разыгралась как девочка. Она подбегала то к одной, то к другой клетке, корчила рожи, дергала за рукав Шалопута, кривляясь, представляла обитателям клеток своего несравненного ухажера.

-Эй, вы, саблезубые, добрый день, хищнички. Познакомьтесь, это Шалопут, мой самый любимый зверь. Ну, что ты смущаешься, подай дяде ручку. Ну!

В ответ из клеток раздавалось злобное рычание - дикая природа даже в культурных условиях не желала входить в контакт. Марта не расстраивалась, она перегибалась через заградительный парапет, посылала отчаянные воздушные поцелуи и всякие хорошие слова о преданности и дружбе. Ее спутник искренне радовался этим бесшабашным шалостям. Ему стало на душе хорошо. Оттого, что было хорошо ей. Он давно уже не видел Марту такой счастливой и потому расслабился сам. Уткнувшись сочувствующим взглядом в желтые эмигрантские глаза пантеры, успокаивал:

-Ну что, старушка, скучно тебе тут в четырех стенах? Домой, наверно, тянет, на родину? А где ж твоя родина, голубушка, за границей, наверно? Ну ничего, не расстраивайся, не теряй надежду...

В этот самый момент раздался загробный крик. Шалопут оглянулся. У соседнего вольера, схватившись рукой за металлический поручень, страшно кричала Марта. Она кричала и, словно прикованная, глядела в одну пугающую ее точку. Шалопут подбежал к спутнице, обнял и оглянулся на зарешеченную стену. Оттуда, из-за частокола прутьев на них глядел человек. "Служитель, наверное", - мелькнуло в мозгу Шалопута.

-Марта, милая, успокойся. Чего ты испугалась?

Но Марта не желала успокаиваться. Она рванулась из объятий Шалопута. Тот прижал ее к себе еще крепче.

-Пусти, - взмолилась она. - Дурак, это мой муж!

-Он у тебя тигром работает? - не сознавая всей серьезности момента, спросил Шалопут.

Марта с чувством посмотрела в глаза ухажера. Ей было не до шуток.

-Марта, как же так? - упавшим голосом спросил человек из клетки. Воцарилось неловкое молчание.

Тем временем начали собираться посетители зоопарка. Они полукругом обступили пространство перед вольером с необычным экспонатом.

-Что произошло? - спросил пожилой мужчина из толпы.

-Дядька в клетке сидит, - крикнул мальчик, тыча на бедного мужа измазанным в фиолетовых чернилах пальцем.

-Эй, ты как туда попал? - послышалось из задних рядов.

-Да это, наверно, служитель.

-В галстуке, - съязвил кто-то.

-Может, фельдшер? - не унимались из заднего ряда.

-Ишь, зверем смотрит, - зашипела старушка.

-Дайте ему поесть, поди, некормленый с утра, - посочувствовала чья-то добрая душа. Толпа засмеялась. Кто-то полез вперед, протягивая небольшой ломоть городской булки. Но тут появился дежурный милиционер.

-Прекратить, - сержант остановил настырного гражданина, который уже собирался втиснуть между прутьев булку. - Товарищ, что вы там делаете?

-Не знаю, - честно ответили из клетки.

-Освободите вольер!

-Я не могу.

Разговаривая с милиционером, мужчина глядел мимо него.

-Черт знает что, - не выдержал сержант. - Товарищи, расходитесь. Ничего страшного не происходит. Сейчас разберемся. - Он перелез через ограду и на расстоянии вытянутой руки остановился. - Хулиганите?

-Бездна, - процедил зарешетчатый.

-Ну-ка, дыхните, - приказал милиционер и придвинулся ближе к чугунным прутьям.

Марта, с криком "Караулов!" сорвалась с места, ловко перебралась через парапет. Из клетки послышался скрежет и какое-то урчание. Толпа ахнула. Караулов побледнел, разжал побелевшие от напряжения пальцы, до того сцепившееся на изъеденных прутьях, и рванулся в дальний угол клетки, где было что-то вроде собачьей конуры, но только неестественно увеличенных размеров. Выход из конуры на три четверти прикрывался огромным черным дипломатом, в наружную стенку которого упиралось засохшее сосновое бревно. Из оставшейся незакрытой части выхода выглядывала мохнатая лапа, отчаянно скребущая по блестящей поверхности несгораемого чемодана. Возмутитель порядка в три прыжка оказался у будки, всей тяжестью навалился на бревно, и вовремя: оно уже вот-вот должно было соскользнуть под напором разъяренного хищника.

Сержант, чувствуя, что сейчас не время для допроса, заметался перед оградой, не зная все-таки, что предпринять. На помощь пришел человек из толпы. Гражданин в вельветовом костюме устремился вокруг павильона туда, где по его представлениям располагались подсобные помещения. Там в одной из комнат, на разделочном столе, в перемазанном всякими нечистотами халате, возлегал длинный худощавый мужик с испитым лицом. Уборщик хищных вольеров был мертвецки пьян. Убедившись, что привести уборщика в мало-мальски сознательное состояние невозможно, Шалопут отыскал у того в кармане ключи и побежал по узкому коридору.

Тем временем молоденький сержант пришел в себя, достал почерневшее от учебной стрельбы личное оружие и приготовился применить его в любой удобный момент. Положение человека в клетке становилось отчаянным. Вот-вот должна была рухнуть впопыхах возведенная на пути хищного зверя баррикада. Сержант заволновался. Если выскочит зверь и в том дальнем углу завяжется неравная схватка, можно и дров наломать. К счастью, в этот момент на противоположной стене обозначилась узкая темная щель - дверь в коридор с подсобными помещениями потихоньку открылась.

-Быстрее сюда! - крикнул Шалопут мужу Марты.

Мужчина поднял голову, заметил спасительную дверь и кинулся что есть мочи на свободу. Толпа затаила дыхание. Вслед за мужчиной через сметенную в мгновение ока баррикаду с неожиданной прытью из будки выпрыгнул бурый ангарский медведь и, сделав три прыжка, ухватился когтистой лапой за правый ботинок непрошеного гостя. Человек закричал от боли - острый коготь зацепил вместе с ботинком внешнюю часть ступни. Сержант вскинул пистолет. Но здесь из-за двери вытянулась рука, обхватила поедаемого на глазах человека и с силой выдернула его из клетки. Дверь быстро захлопнулась. Толпа, с замиранием до сих пор наблюдавшая за отчаянной схваткой, шумно вздохнула. Перевел дыхание и молоденький сержант. "Слава Богу", - благодарили люди судьбу, случай, в общем, какую-то добрую силу, не давшую случиться несчастью.

Вскоре появился Шалопут. Марта бросилась к мужу. Кто-то побежал вызывать скорую помощь. Народ стал потихоньку успокаиваться и расходиться. Медведь тоже успокоился и принялся мирно грызть отхваченный трофей - стоптанный наружу черный ботинок сорок второго размера.

Сержант помог уложить пострадавшего на скамейку, и Марта перевязала окровавленную ногу. Потом тихо заплакала, поглаживая мужа.

Наконец появилась администрация зоопарка. Выяснив, в чем дело, администрация в лице директора потребовала наказать нарушителя режима осмотра хищников, то есть самого пострадавшего. Сержант был настроен более миролюбиво. Разобравшись кто тут муж и кто жена задал Марте законный вопрос:

-Вы-то, наверно, в курсе, как он туда попал?

Марта не знала, что и сказать, и с мольбой посмотрела на ухажера.

-Ничего удивительного нет, - вмешался Шалопут, обращаясь к директору. - У вас сотрудники на работе в нетрезвом состоянии.

Сержант официально посмотрел на директора.

-Ладно, мы тут сами разберемся, - высокомерно возразил директор.

Появилась скорая помощь. Бесчувственное тело положили на носилки и понесли в машину. Марта безвольно последовала за мужем. Казалось, тронется машина - и растает как наваждение необычный инцидент в зоопарке. Но в последний момент пострадавший пришел в себя, приподнялся слегка и, показывая рукой на своего спасителя, громко крикнул:

-Это он во всем виноват!

После этих слов пострадавший снова распластался и его быстренько всунули в фургон. Туда же забралась Марта. Карета тронулась.

-Вы что, знакомы? - спросил сержант.

-Нет, - отрезал Шалопут.

-Да, конечно. Наверно, ему померещилось. Спасибо вам за помощь, - сержант с благодарностью посмотрел на собеседника и внезапно добавил: - У вас документы при себе?

-Пожалуйста, - Шалопут протянул кожаную книжечку.

Сержант изменился в лице и уже, скорее по инерции подрагивающей рукой переписал данные в блокнот.

Глупо получилось, размышлял Шалопут, направляясь к выходу. Просто непонятно, почему так глупо. Он не любил, когда что-нибудь было ему не понято. Поэтому и работал всегда как бешеный, всю душу себе изматывал, пока не разберется.

Жажда узнавать и объяснять появилась у него в незапамятные времена. Может быть, здесь был реликтовый страх, выработанный древними предками в борьбе за существование с мертвыми силами природы. Да, да, именно страх. Сейчас, когда уже все кончилось, когда он в безопасности шагает мимо закрытых на тяжелые засовы и амбарные замки зверей и птиц, откуда-то из-под ребра по направлению к легким заструился пока еще еле слышный, но, очевидно, неотвратимый животный страх. Некоторые это называют вдохновением свободного мышления, парением духа человеческого, безусловным движителем научного прогресса.

-Эй, гражданин, куда прешь, здесь люди входят, а выход вона где! - раздался голос кассира.

Шалопут брезгливо махнул рукой, но потом вдруг подошел к кассиру и неласково посмотрел в глаза.

-Ты что? - испугался старик.

Шалопут с пониманием подмигнул.

-Разыграли?

-Кого разыграли?

-Сюрприз?

-Какой сюрприз? - старик бестолково вращал глазами.

Шалопут опять махнул рукой и, сутулясь от своих мыслей, побрел прочь. Старик высунулся из окошка и вслед незнакомцу послал:

-Тьфу!

2




Не во всяком провинциальном городе найдется свой собственный музей. На Северной Заставе такой музей был. Некогда основатели Северной, отчаянные прожектеры и авантюристы, закладывая ее на безлюдных морских берегах, уплатили немало серебра и золота иноземным архитекторам, требуя от них немедленных и точнейших схем будущего чудо-города. И такие проекты действительно были составлены, но в жизнь так и не воплотились. Причиной тому послужил неудачный выбор места, с холодным мокрым климатом и хлипким ненадежным грунтом. Строительство вскоре после его начала зачахло. Фактически удалось застроить лишь центральную площадь, с одной стороны - трехэтажным дворцом в итальянском стиле, а с другой - полукруглым государственным домом. Множество же других дворцов, соборов и храмов так и осталось в виде утонченных гравюр и эстампов висеть в роскошных залах и коридорах, напоминая о древней мечте основателей Северной Заставы. Остальная часть города была захвачена мелкой буржуазией и ремесленниками и застраивалась единолично, без генерального плана, а потому бестолково. Но горожане не подозревали об этом, поскольку вход во дворец был строго ограничен, и большинство из них не могло видеть блестящие проекты и сравнивать их с окружающим хаосом. После революции, однако, дворец был превращен в музей, и жители смогли убедиться воочию, насколько их обокрали.

В последние годы городишко ожил. На правом берегу речки Темной началось какое-то гигантское строительство. За одно лето экскаваторы разрыли глубокий котлован, на дне которого соорудили пять железобетонных кубов, зарыли все это, а через год оттуда, из котлована, выросла стометровая ферма, по ночам мерцающая красными огнями. Объект строился военными, и жители терялись в догадках насчет будущей судьбы своего города. Даже местное начальство было в замешательстве. Вот уже который год оно настаивало на возведении в городке ретранслятора телевизионных программ с целью полного охвата населения последними идеями центрального руководства. Но, по-видимому, в центре недооценивали значение Северной Заставы для исторических судеб государства и всячески отмалчивались. Когда же началась стройка за рекой, руководство Северной отправило в столицу благодарственную телеграмму со словами: "Строительство телецентра встретили энтузиазмом тчк Население едином порыве ждет указаний поддержке людьми зпт материалами". Из центра ответа не последовало, но через некоторое время приехал уполномоченный и устно предупредил местных руководителей об ответственности за распространение ложной информации и разглашение государственной тайны. В результате такой гласности по Северной поползли всякие невероятные слухи. Одни запросто считали, что рядом с городом сооружается подземный аэродром, другие склонялись в пользу секретного оборонного завода, третьи справедливо возражали, мол, кто же будет метить стратегический военный объект стометровой вышкой, и полагали целью затеянного мероприятия овощную базу областного значения. Что же касается военных на стройке, то это объясняли невозможностью опереться на малочисленную местную рабочую силу.

Илья Ильич Пригожин, мечтатель и просветитель, имел собственное мнение по поводу грандиозной стройки. Впрочем, жители Северной, включая и его единственную дочь Соню, всерьез его точку зрения не принимали. Соня, например, часто говорила: "Милый, милый папочка, ты неисправимый фантазер. Ну подумай сам, какой здесь может быть космодром?" Первое время они много спорили по этому поводу, даже часто ругались. Позже, когда стройка подошла к концу, а никаких атрибутов космодрома не появилось, Соня перестала насмехаться над отцом, да и вообще приставать к нему по этому поводу. Илья Ильич отметил ее душевное благородство и сделал вид, будто изменил мнение.

Да, последнее время Соня все реже и реже заговаривала с отцом. Но была у этого еще одна причина, внезапно выяснившаяся накануне вечером. Соня пришла домой взволнованная и почему-то чуть-чуть бледная. С порога бросилась к отцу, обхватила легкими руками шею родного человека и шепнула на ухо: "Папа, я влюбилась." "Что же, вполне естественно, - ответил отец, поглаживая свое чадо. - Тебе уже двадцать пять".

Любовь далась Соне очень непросто. Девочка, рано потерявшая маму, оказалась под единоличным влиянием доброго интеллигентного человека, который и послужил ей прообразом воображаемого героя. Естественно, нужны многие годы, чтобы встретить хоть нечто похожее или по крайней мере отдаленно напоминающее идеал. Смышленая от природы и к тому же начитанная, в юные школьные годы она чувствовала себя старше своих взбалмошных одноклассниц и с некоторой высокомерной улыбкой наблюдала, как те, не умея плавать, бесстрашно бросаются в бездонное море интимных отношений. В таких условиях обычно внимание сердца переключается на школьного учителя, какого-нибудь преподавателя физики, математики или литературы. Но беда была в том, что все эти предметы во второй средней школе Северной Заставы читал один и тот же человек - Илья Ильич Пригожин.

Постепенно Соня поняла, что она не сможет найти свое счастье в затхлом провинциальном городишке. Мечты переносили ее в большой светлый город с высокими зданиями, с широкими проспектами и бульварами, в город, населенный умными и мечтательными людьми наподобие ее отца. Ведь и сам отец часто восторженно рассказывал о своей юности, о незабываемых годах учебы в столичном университете. Правда, он обычно добавлял, что и наша Северная себя еще покажет, но даже самые радужные надежды тускнели перед реально существующим столичным блеском.

Можно себе представить, как упоенно пела ее душа, когда она ступила маленькой ножкой на перрон Северного вокзала столицы. И никакого ей не было дела до того, что перрон заплеван, а носильщики грубы и неотесанны, что дома угрюмы, а люди неприветливы и суетливы. Ничего она такого не замечала. Замирая от волнения, Соня вошла в высокие дубовые двери приемной комиссии университета, трепетно нашептывая как молитву торжественное и постоянно ускользающее из памяти определение предела числовой последовательности. Зря она волновалась - понятие предела этим летом было выброшено за ненадобностью из программы. И вообще зря она волновалась за математику, срезалась она на сочинении "Нравственность в творчестве писателя Неточкина". Безо всякой задней мысли она вдруг написала, что роман Неточкина "Черти" должен являться настольной книгой подрастающего поколения. Попытка обелить этот тенденциозный роман, в свое время подвергнутый уничтожающей критике самим Максим Максимычем, была в корне пресечена - "неудовлетворительно, поскольку тема не раскрыта", ответили ей строгие экзаменаторы. И поехала она обратно, ссутулившись от неудачи, потупив глаза от столичных жителей. Нерастраченные двадцать пять рублей она поделила на две неравные части, десять на билет, а остальное пошло на белую индийскую рубашку отцу. Илья Ильич обрадовался: "Отличная рубашка. Я ее надену в самый торжественный момент моей жизни. А что не поступила в столице - так это к лучшему. Поедешь в областной центр, поступишь в институт культуры, жить будем почти рядом." Так она и сделала. Окончив институт, устроилась на работу в библиотеку. Побежали унылые серые дни. Соня заворожено наблюдала за их однообразной чередой, будто те были не отрезками времени, а солеными волнами, набегающими на топкие берега Северной Заставы. Сверстницы, вполне оформившееся к этому времени, часто подшучивали над ней: "Раньше в монастырь уходили, а теперь в библиотеку". И правда, читателей в городишке было немного, и те в основном школьники и женщины. Школьники читали по программе, а женщины от скуки читали все без разбору. Иногда заходило местное начальство проверить, красен ли красный уголок и как представлены последние материалы. "Куда же вы идеологию засунули?" - возмущалось начальство, не обнаружив на переднем краю пропагандистской литературы. Соня смущенно опускала глаза и твердо говорила: "Все равно никто не читает." Очень начальство не любило этого разговора и возмущалось еще сильнее: "Материалы не читать надобно, а знать". Но дальше выговора гнев начальственный не шел. Уволить Соню нельзя было - во-первых, молодой специалист, а во-вторых, замену днем с огнем не сыщешь. Так и работала непокорная девушка, постепенно теряя смысл своего существования.

Конечно не все было так уж однообразно. По воскресеньям Илья Ильич вел в библиотеке кружок практического космоплавания. Но здесь опять же в основном были школьники. Кружок существовал уже лет двадцать и, казалось бы, вокруг должно скопиться большое количество его выпускников. Но после окончания школы члены кружка, гонимые мечтой учителя, разлетались в разные далекие интересные края. Те же, кто оставались на Северной, не выдерживали двух лет провинциальной жизни и вскоре спивались и хирели.

И вот полгода назад, то есть весной, зашел в библиотеку незнакомый человек с прозрачными широко раскрытыми глазами и попросил записать его в читатели. Евгений Викторович Шнитке, тридцать два года, русский, записывала Соня нового читателя в карточку. Посетитель немного заикался.

-Я зааикаюсь, только если волнуюсь, - пояснил молодой человек.

-А вы не волнуйтесь, - успокоила Соня и спросила место работы.

-Сээсберегательная касса, кэассир, сээстарший.

-Что читать будете, старший кассир? - слегка улыбнувшись, спросила Соня.

-Я посмотрю каталог.

Редкий читатель на Северной Заставе пользовался каталогом. Поэтому Соня удивленно подняла голову и наблюдала за посетителем. Около часа новичок изучал содержимое библиотеки, потом поднял голову, отсутствующим взглядом посмотрел на Соню и опять уткнулся в картотеку. Этим своим действием он напомнил Соне цаплю. Цапля долго что-то искала, уткнувшись длинным носом в болото, потом наконец нашла, вынула клюв, осмотрелась вокруг, проглотила лягушонка и продолжила поиски. Наконец Евгений Викторович Шнитке оторвался от каталога, подошел к Соне и сказал:

-У вас пре-е-красная библиотека. Такой редкий подбор хороших книг: повести Человекова, даже сказки Беэздомного.

Соня смутилась и лишь пожала плечами, мол, ничего особенного. В действительности приобретение всех этих ценных книг потребовало немало настойчивости и культуры. За те два года, которые она проработала в библиотеке, ей удалось сильно потрепать межбиблиотечные фонды и центральный книжный коллектор. Она требовала, требовала и требовала. В центре удивлялись, зачем нужен в захолустье дефицитный товар, и слали почвенников. Так Соня называла огромную когорту писателей, запрудившую книжный рынок разного рода "Корнями", "Истоками", "Родниками" и прочей скучной дребеденью. Соня отчаянно сносила почвенников в подвал и снова требовала нормальной литературы. В конце концов в центре поняли, что сопротивление бесполезно, и зачислили Северную Заставу в один ряд с другими признанными очагами культуры. К сожалению, жители Северной не заметили столь быстрого сказочного превращения своего города, и добрые слова новоиспеченного читателя были первым признанием заслуг Софьи Ильинишны Пригожиной.

С этого дня старший кассир наведывался почти каждый день. Часто брал книгу и читал ее прямо здесь же, в читальном зале. В эти часы их разделяла только прозрачная стеклянная дверь, и Соня ловила на себе его долгие взгляды, отводила глаза и сама же потом подсматривала за ним украдкой. Теперь она его не сравнивала с цаплей. Наоборот, он ей пришелся. Правда, он все время заикался в разговоре с Соней. Но получалось у него это как-то естественно и не отталкивало. Постепенно они начали говорить не только о книгах.

-Почему вы приехали к нам в эту глушь? - спросила как-то Соня.

Евгений запротестовал. По его мнению, самый захудалый городишко не должен считать себя глушью. Глушь создают люди, а не города, говорил он.

-Вот вы, например, Соня, вы же чеэчудо какую библиотеку тут сотворили, и в большом городе не сыскать такой...

-А, вы как мой папа, - перебила Соня, - он надеется, что когда-нибудь здесь и вправду случится чудо и наша Северная Застава превратися в какой-нибудь мировой центр.

-Нет, сээовсем не то, - опять запротестовал Евгений. - Я совсем не то... То есть я очень симпатизирую и уважаю Илью Ильича, но я не согласен вовсе, что тут непременно нужно стать центром вселенной. Я бы и не стал жить в таком центре. По мне, пусть глуше еще что-нибудь, или на худой конец пусть все так и остается, - почти не заикаясь, окончил Шнитке.

Соня немало подивилась тому упорству и уверенности, с какой Евгений защищал свою точку зрения. Кроме того, она впервые за всю свою жизнь услышала о том, что маленький захудалый городишко может быть для кого-то местом счастливой интересной жизни.

-Но в чем же счастье тогда, по-вашему? - спросила Соня.

-Сээсчастье? - переспросил он и, потупив прозрачные глаза, ответил: - Сэээсчастье в любви.

Как-то они договорились сходить в музей. Всю ночь она волновалась, под утро уснула и чуть не проспала назначенное время. Они встретились в условленном месте, откуда дорога пролегала сначало вдоль грязного по берега речки Темной, затем налево, к центральной площади. Прыгая по кочкам, они шутили и смеялись над своим нелепым походом, над тем, как неуклюже это должно было выглядеть со стороны, с точки зрения какого-нибудь романтически настроенного наблюдателя. Евгений изредка поддерживал за локоть спутницу, но как только надобность исчезала, он тут же отпускал руку и стеснительно прятал в карман.

Справа несла свои пресные воды к морю диковатая речка Темная. Противоположный берег был усеян одинокими ветлами. Пустынная степь умирала сроком на одну зиму. Они остановились на минутку, весело разглядывая тоскливый пейзаж, и Соня сказала:

-Представляете, папа утверждает, что у нашей Темной державное течение. Нет, он законченный фантазер.

Шнитке неопределенно качнул головой, снял с плеча фотоаппарат и как турист принялся фотографировать убогое, ничем не примечательное пространство. Потом он, смущаясь, попросил Соню стать поближе к берегу и снял ее одухотворенное лицо на фоне непрозрачной волны.

-Может быть, еще разик, - попросил Шнитке, отходя чуть в сторону. Ему не понравилось, что в кадр попал предмет неестественного происхождения - загадочная стометровая вышка.

-Хватит, хватит портить на меня пленку, идемте скорее в музей, - Соня взяла его за руку и они свернули ко дворцу.

Соня с детства знала каждый уголок музея. У нее здесь были свои личные любимые места. Случалось, она часами сиживала напротив древней гравюры, рассматривала маленьких человечков, нарисованных на улицах и площадях так и не построенного города, и проживала с ними яркую, так никогда и не прожитую жизнь. Ей было весело гулять по длинным торговым рядам среди людей и домов, в парадоксальном контрасте отчаянных торгашей и насупившихся атлантов, изнемогающих под тяжестью балконов; или бродить вдоль набережной под ручкой с каким-нибудь франтом, воображая его героем их несостоявшегося времени; а то взобраться по крутой лестнице под купол златоглавого собора и оттуда с высоты увидеть море, до которого так и не добралась Северная Застава, но которое прекрасно видно с этой, воображенной смелым архитектором высоты.

-А вы знаете, Евгений, в нашем городе останавливался сам Губернатор, - сообщила Соня спутнику. - А Неточкин, так тот просто таки жил в нашем городе, - и, заметив удивление на его лице, добавила - некоторое время.

-Обратите внимание, Евгений, - продолжала Соня, - на всех проектах небо над Заставой угрюмое, с тяжелыми, низко летящими облаками. Понимаете, как верно они угадали душу нашего города? Город свинцовых туч. Небо - это вторая крыша, и весь город оказывается огромным домом с коридорами-улицами, комнатами - площадями, окнами - синими разрывами между туч, там, вдали на горизонте.

Они подошли к окну с видом на речку, и Шнитке тогда сделал так: он прикрыл сверху глаза ладонью, тем самым закрывая из виду пустынный правый берег, долго смотрел, потом повернулся к Соне и с какой-то печалью, будто расстроившись, сказал:

-И правда, речка ваша какая-то необычная.

Хождение по музеям не проходит даром. Теперь Евгений ни на минуту не покидал Соню, хотя бы и в ее воображении. Дома она стала молчаливой и перестала даже спорить с отцом по поводу загадочной новостройки, на работе часами смотрела в окно, в ту сторону, что вела в переулок, где стоял белый, силикатного кирпича дом с названием "Сберегательная касса". А вчера вдруг поняла - зайди он сейчас, тут же бросится к нему и выложит все, что наболело. Но не открыл он тотчас дверь, не пришел и позже, и Соне ничего другого не оставалось сделать, как доверить свои чувства отцу.

3


Имярек наблюдает из окна своего кабинета, что на третьем этаже координаторной старого города, как внизу в пятиугольном дворике метет брусчатку старый дурак Бошка. Вот Бошка остановился и принялся со всевозможным геологическим упорством ковыряться в носу. Изредка он отрывает бесцветные глаза от воображаемой линии горизонта и пристально осматривает скуренный указательный палец. Внезапно вздрагивает, оглядывается, высматривает, нет ли кого вокруг. Имярек презрительно улыбается, мол, кому здесь взяться. Однако эта мысль его сразу не отпускает. Лицо его темнеет, седой неподстриженный ус опускается еще ниже к воротнику кителя, а небольшая припухлая правая ладошка сжимается в кулачок, оттопыривая косой карман брюк.

Почему же так получилось? Почему вокруг ни одной живой души, кроме старого чурбана Бошки? - размышляет Имярек. Все ушли, пропали, бросили. Скоро и мне отправляться за ними. Никого не останется в координаторной. Нет, останется один, Бошка. Старый дурак недавно вставил себе зубы и, следовательно, будет ждать до конца. Что же, и мне уходить? Но почему мне? Почему должен уйти я, а не этот дубина с метлой? Вдруг Бошка замечает в окне Имярека и корчит ему рожу с высунутым языком и оттопыренными ушами. Застигнутый врасплох, Имярек шарахается от окна. Нет, Бошка не дурак. Он прикидывается специально, но всем известно, сколько в нем упорства, самодисциплины и умения. Достаточно посмотреть, как он метет двор. Лучше него никто не метет двор. У него звенящая метла. От его метлы хорошо становится на душе у друзей, а у врагов сутулятся спины и пропадает оптимизм. Нет, Бошка не дурак, он дождется, пока уйду я, он не зря вставил золотые зубы, Бошка будет жить долго. Что с того, что он старше нас всех. Нет, не годами, а происхождением. Хитрец. Да, хитрецы - самая древняя порода. Вишь, как метет, брусчатка блестит, да и мусора не видно. В ящики складывает, на машинах развозит за город, а там закапывает. Там много места. Вначале некоторые возражали, зачем, мол, нам такая огромная свалка вблизи города. В центре и так не продохнуть, так еще мусорная вонь поднимается. Но Бошка знал свое дело. Бошка закапывал мусор, и на удивление всем из каждого отвезенного ящика вырастало три жирных кактуса. Так вокруг города появился кактусовый лес - наши легкие. Чище стал воздух в столице, чище стало в душах горожан. Правда, появилась легенда, черная ложь. Один умник - Бошка его потом нашел - распустил нелепый слух будто через сто лет зацветет кактусовый лес фиолетовыми цветами, испускающими зловонный газ фосген, и мало того, что население удушится, так еще придется уплатить большой штраф за нарушение Женевской конвенции.

Да, Бошка, Бошка. Имярек опять подходит к окну. Внизу Бошка поймал крысу и теперь пытается наступить ей на голову кованным каблуком кирзового сапога. Последняя крыса, замечает Имярек. Все остальные сбежали, осталась одна-одинешенька. Мещане, мелкие душонки, испугались за свою шкуру, слюнтяи. Сбежали. Ничего, обойдемся без них. Вырастут новые, свои, плоть от плоти, трудовая косточка. Они будут умнее, они поймут меня, они поймут, что надо было именно так поступать, а не иначе. Вот только Бошка... А что Бошка? Он тоже не вечен. Конечно, натворить чудес успеет. Как это Губернатор писал? Имярек вспоминает текст: "Он не был ни технолог, ни инженер; но он был твердой души прохвост, а это тоже своего рода сила, обладая которою можно покорить мир."

Крыса издает последний вздох, и Имярек поднимает взгляд над остроконечными крышами, туда, где зажглась вечерняя звезда Арктур.

4


Земной глобус так плотно опутан параллелями и меридианами, что создается впечатление, будто все города связаны упругими нитями, вдоль которых осуществляется непрерывная материальная связь. Между тем, параллели и меридианы суть воображаемые линии, и это доказывается хотя бы тем, как они легко пересекают государственные границы без предварительного оформления виз, паспортов и таможенного досмотра. И все же приятно осознавать, что ваш город находится на одной параллели, например, с Парижем или Лондоном. Кое-кого согревают и такие параллели. Жители же Северной Заставы в темные осенние дни обращают взоры на юг, где, уцепившись за их меридиан, в умеренном мягком климате купается древний Южный город. Это вовсе не удивительно. Удивительно другое. В тот самый момент, когда Соня, бледная от волнения, спешила поделиться с отцом счастливым открытием и, подходя к дому, увидела в промежутке между двумя жирными свинцовыми тучами кусок раскаленного Солнца, в тот самый момент желтый шар ослепил осенним светом мелкие зрачки Шалопута. И тени их стали параллельны и указали на северо-восток.

Шалопут опустил глаза, подождал, пока очертания города приобретут естественные формы и побрел дальше вниз по левому берегу бульвара пирамидальных тополей. Там, внизу, где бульвар впадал в широкую улицу, излюбленное место всех патриотов Южного города, на углу, не доходя до ювелирного магазина, приветливо хлопал дверьми дешевенький кафетерий. Этот клочок города назывался кафедрой. Здесь, вопреки названию, собирались поболтать и испить кофе не только студенты, но и люди менее утонченные - мещане, фарцовщики и свободные художники. Все в основном народ слабонервный и мнительный, поэтому кафедра привлекала к себе в поисках легкой наживы цыган. Рассредоточившись на подходах к кафе, они вылавливали из толпы зазевавшихся прохожих и за небольшую мзду утоляли свою извечную тягу к нарушению принципа причинности.

Старуха, напоминавшая со стороны огромную гору тряпья, схватила за руку задумавшегося гражданина и недвусмысленно предложила:

-Дяденька, позолоти ручку, а я всю твою жизнь нарисую.

Дяденька, впрочем, быстро пришел в себя и с самоуверенной усмешкой сказал:

-Так угадай мое имя, красавица.

Цыганка беспечно посмотрела в глаза клиенту и в ужасе отпрянула. Через несколько тяжелых мгновений она снова взглянула ему в глаза и изрекла:

-Имя твое я узнала, но вслух не скажу. Отпусти меня с Богом.

Гражданин смешался от неожиданного ответа и неуклюже протянул какую-то мелочь. Та, не глядя, взяла деньги и, слегка качнув головой, исчезла в толпе, откуда через некоторое время донеслось:

-Горыныч!

Из того самого места, где исчезла старуха, появился курчавый увалень и бросился тискать обалдевшего гражданина.

-Ну, старик, ну ты даешь, совсем не изменился. Нет, заматерел, конечно. Да ты узнаешь ли меня, змей?

-Узнаю, - неуверенно ответил гражданин, лихорадочно вспоминая незнакомца.

-Давай отойдем в сторонку, что мы здесь на проходе, - курчавый по-свойски взял Горыныча под руку и подвел к парапету с чугунными каштановыми листьями.

- Мужики, - обратился курчавый к молодым людям, сидевшим на парапете, - подвиньтесь-ка, дайте старикам место.

Те нехотя встали и молча отошли в сторону.

-Садись, Горыныч, а я на тебя смотреть буду и слушать тебя буду, - курчавый продолжал вертеть собеседника, будто тот был некогда потерянной и внезапно найденной вещью. - Ну рассказывай, рассказывай. Как здесь, проездом?

-Нет, я здесь живу.

-Как?! Ты - и вдруг здесь, у нас, в Южном? Послушай, Горыныч, ты меня разыгрываешь. Да нет, - снова сокрушался битюг, - ну тебя, змей.

-А ты сам-то как сюда попал? - решил прояснить дело Горыныч.

-Черт тебя дери, тоже мне, сравнил божий дар с яичницей. Ох, Горыныч, расстроил ты меня, ну скажи, что в командировку приехал, ну, на конференцию там или еще куда, - канючил курчавый, потом повернулся и, прищуриваясь, начал разглядывать часы, установленные на крытом рынке.

-Полседьмого. Слушай, Горыныч, давай по чуть-чуть.

Через полчаса они сидели на открытой террасе ресторана "Южный", пили фирменный коктейль с одноименным названием, составленный из ста граммов водки, ломтика лимона и кусочка льда, и вспоминали события десятилетней давности. Впрочем, вспоминал в основном курчавый, а Горыныч слушал, рассеянно разглядывая центральную улицу. Час пик прошел. Схлынул сосредоточенный поток тружеников города. Вечер вступил в свои права, сияли холодным светом газоразрядные лампы на магазине "Охотник", что напротив, тянуло прохладным осенним ветерком. Внутри приятно выделялось хмельное тепло. Горыныч слушал и удивлялся, как много малозначительных деталей люди помнят о своих студенческих годах.

-Первый раз я тебя увидел на зачете у Бальтазара, - говорил курчавый. - Бальтазара помнишь? Неужели забыл? Как же, Бальтазаров, заклятый друг студенчества!

-Помню, помню, - успокоил Горыныч.

-А про китайский волчок помнишь?

-Про волчок? - удивленно переспросил Горыныч.

-Так если ты волчок забыл, как же ты можешь Бальтазара помнить? Да ты здоров ли, друг мой? - курчавый подозрительно посмотрел на Горыныча. - Ты же меня тем волчком перевернул, я, может быть, во всякую ненастную погоду тем волчком мучаюсь. Да-а, - курчавый перешел к разговору с самим с собой, - главный Бальтазаровский вопрос, а главное - не вопрос, а ответ. Знатный ответ. Я долго кровопийцу изучал, я ему пять раз зачет сдавал. Ты знаешь, Горыныч, он всем один и тот же вопрос задавал. Билет послушает, покемарит, а потом достанет вдруг из кармана китайский волчок, кругленький такой, снизу красный, а сверху белый, и ножка у него сверху беленькая, - крутанет его за ножку, волчок немного повертится и на ту самую ножку становится, - курчавый крутанул рукой перед носом Горыныча и щелкнул пальцами. - Вот так. Тот долго на ножке вертится. А после он и спрашивает у бедного студента: "Почему?" И все, абсолютно все знали: будет Бальтазар волчок крутить, и даже все знали ответ! Но не правильный ответ, а тот ответ, который нужно было сказать, чтобы Бальтазар удовлетворился. Ну, по первому разу никто не верит, что такое может быть, и пытается объяснить оригинальное природное явление. Начинает накручивать про моменты сил, трение качения, про всякие там кориолисовы ускорения. Бальтазар даже головой кивает, вроде как одобряет, ну а в конце и говорит: "Что за чепуху вы тут мне несли?". И злой такой становится и кричит: "Следующий!". Следующий приходит побашковитее, про энергетический принцип ему завирает, про то, про се. Бальтазар, конечно, дураком его обзывает, говорит, тупицы вы отборные. А ему-то нужно всего было сказать, - курчавый сделал паузу и изрек не своим голосом: - "Волчок потому переворачивается, что низ у него красный, а верх белый." Конечно, совестно такое при товарищах говорить, вот народ и мялся, надеялся на снисхождение. Но Бальтазар не никому не спускал, сволочь была отъявленная, без страха и упрека. В конце концов народ ломался, говорил, чего надо, и зачет получал. Я же пять раз ему сдавал. Ну, думаю, собака, хрена ты от меня получишь. Я в анналы полез, стариков с пятого курса нашел, говорят, бесполезно, Сидоров, все ему так отвечали, и не таких обламывал; и наверх писали, и на низ, у него там лапа; так что можешь посопротивляться, конечно, для очистки совести, и услади ты его уже, неужели жалко. А мне жалко! Противно врать, нет, я, конечно, не ангел, врать приходилось, но тут же, извини меня, физика, чистая природа. Как же я могу природу оскорблять, ведь она, бедная, фундаментальным законам подчиняется, а не директивным документам.

-А ты уверен? - перебил однокашник.

-То есть? В каком смысле? - оторопел Сидоров.

-Ну, что природа фундаментальными законам управляется? - однокашник загадочно улыбнулся.

-Шутишь, что ли? Погоди, дай, доскажу...

-Ладно, ладно, я слушаю, - примирился Горыныч.

-В общем, пошел я в пятый раз сдавать, ничего не решил, думаю, по обстановке выяснится, - продолжал Сидоров. - Оставалось нас таких двое. Бальтазар меня вызвал первым и спрашивает: "Так как же у нас с китайским волчком?" Смотрю я на него, собаку, думаю, врезать бы тебе сейчас по очкам, инквизиторская рожа. Эх! - курчавый вынул соломинку из фужера и допил залпом фирменный коктейль. - Сказал я ему, собаке, про колер. Ох, и рожа у него была довольная, ты себе не представляешь. Ведь он, наверно, от бабы такого наслаждения не испытывал, как от меня. Я даже пожалел, думаю, сколько он еще таких удовольствий за свою жизнь поимеет. Вышел я как оплеванный, встал у дверей, и захотелось мне на того, второго посмотреть. Ну каюсь, наверно, решил посмотреть, как другие ломаются, чтобы самому не так противно было. То есть, как бы по-бальтазаровски вылечиться, я тогда и подумал: наверно, этот собака Бальтазар тоже от чего-то лечился нами, при помощи волчка китайского. В общем, смотрю, вызывает он этого мальчишечку, достает игрушку, ставит ее на стол и крутить начинает. Вертится бальтазаровский волчок на белой ножке. И вдруг этот парень лезет к себе в карман и достает оттудова такой же точно китайский волчок, но с красным верхом, и закручивает рядом. Господи, думаю, что же это, так просто?! А Бальтазар весь посинел, схватил зачетку и - в дверь, да мне по носу и заехал. А после Бальтазара в больницу увезли, где вскоре и почил от инсульта. Я даже на похороны ходил. У него родственников, оказывается, никого кроме дочки, но и та не плакала. Кстати, там я себе жену и нашел, вот так, Горыныч.

Горыныч, не зная, что сказать, многозначительно покачал головой, мол, вот она, судьба непредсказанная.

-Так ты знаешь, кто этот мальчишечка был?

Горыныч пожал плечами.

-Ты и был, Горыныч, - курчавый достал ломтик лимона и встряхнул фужер, на дне которого завертелся истаявший кусочек льда.

-Не обижайтесь, Сидоров, - дружелюбно сказал Горыныч. - Я теперь, кажется, вспомнил.

-Я не обижаюсь, - ответил сокурсник. - Я ж понимаю, что для тебя это - так, эпизод. Я потом за тобой следил, и не один я, Горыныча все знали и уважали. Говорили, вот это будет теоретик. Потому никто не удивился, когда твою дипломную на кандидатскую выдвинули. Ну, думаю, прогремит, Горыныч, по всей стране. Куда же ты пропал после университета? Журналы первое время просматривал, искал твои работы. Ничего не нашел. Грешным делом, извини, похоронил тебя, думаю, помер мужик, раз его не слышно. А он вот где, в нашем болоте. Как же?

-Так сложились обстоятельства.

-Науку бросил? - не унимался Сидоров.

-Можно сказать и так, - жалко улыбнувшись, согласился Горыныч.

-Да-а, жизнь - непредсказуемая штука. Знаешь, Горыныч, я одну вещь для себя открыл. Потом уже, много позже. Я ведь по своей детской наивности как раньше думал: если ты человек толковый и работящий, то и претендуй на первую роль в жизни. А пожил немного и понял, ни фига подобного, смотришь, был человек дурак дураком, лыка не вязал, ходил, другим в рот заглядывал, а теперь уж докторишка, да еще заведующий сектором каким-нибудь, а то и в академики метит. Отчего это так, Горыныч, происходит? Почему толковые люди в дерьме оказываются, а? Так вот я тебе скажу, это оттого, что все мы бальтазаровский зачет в свое время сдали, - Сидоров наклонил свою курчавую голову и Горыныч заметил на темечке раннюю плешь.

-А выпьем-ка еще, Сидоров! - вдруг загорелся Горыныч.

-Ты знаешь, - засмущался однокашник, - у меня только десятка...

-Чепуха, деньги есть. Эй, официант! Они взяли еще по фужеру. Тем временем ресторан оживал. Заиграла шумная музыка, послышались хлопки шампанского. Курчавый обрушивал на собеседника все новые и новые воспоминания. Воодушевившись найденным наконец взаимопониманием, они пели какие-то студенческие гимны, спели про троллейбус, спели "Альма матер" и, окончательно захмелевшие, потребовали от оркестра сыграть траурный марш по безвременно ушедшему доценту Бальтазарову. Странное впечатление произвела скорбная музыка на людей, проходивших мимо ресторана "Южный" в двенадцатом часу ночи. Потом, внизу, у входа в метро они долго обнимались, чуть не плача, обещали друг другу позвонить.

-Горыныч, - кричал на всю улицу Сидоров, - поклянись, что позвонишь!

-Чтоб я сдох, - клялся Горыныч.

Наконец перед самым расставанием Сидоров посмотрел долгим взглядом на товарища и сказал:

-Чего это у тебя пиджак порван?

Горыныч осмотрелся, нашел, что рукав пиджака действительно по шву отклеился от плеча.

-А, чепуха, - махнул Горыныч.

Домой Горыныч попал далеко заполночь. Пустая трехкомнатная квартира неприветливо встретила захмелевшего хозяина. Он прошел на кухню, налил холодной воды из крана и жадно выпил. Потом вынул из кармана записную книжку, положил перед собой рядом с телефоном и долго рассматривал потрепанную корочку испещренную каракулями. Затем, не раскрывая книжки, набрал номер телефона. Послышались длинные гудки. Один, второй, третий... пятнадцатый. Потом сбился со счета. Испугавшись вначале своего поступка, теперь слушал с облегчением. Что бы он сказал, если бы на том конце ему ответили? Вдруг гудки прервались и послышался давно забытый женский голос:

-Алло.

От неожиданности голос у него сорвался, получилось что-то вроде шуршания.

-Алло, я слушаю, - повторили в трубке.

-Здравствуй, - кое-как настроив голосовые связки, ответил он.

После паузы ответили:

-Здравствуй.

-Это я.

-Я догадалась.

-Ты спала?

-Нет.

-А почему долго не брала трубку?

-Боялась, что это ты звонишь.

-А почему все-таки взяла трубку?

-Ты пьян?

-Немного. Но ты мне не ответила.

-Я не знаю.

-Как у тебя дела?

-Ничего, нормально.

-Как Надежда Петровна?

-Она умерла девять лет назад.

-Извини...

-Ничего. Как ты?

-Нормально.

-Как твоя машина, ты сделал ее?

-Нет еще, не совсем. Идут испытания.

-Поздравляю.

-Рано.

-Лучше раньше, чем никогда. -...

-Не хочешь даже пообещать, что позвонишь еще.

-Почему?

-Ладно, не обещай.

-Ты замужем?

-Не говори глупостей.

-Хм. -...

-Почему не спрашиваешь меня?

-Не хочу.

-Ладно, понял.

-Ты понятливый.

-Алло.

-Да, я слушаю.

-Мне показалось, что прервалась связь.

-Связь давно уже прервалась, - горько пошутили на том конце провода.

-Алло.

-Я слушаю, слушаю.

-Ты не помнишь человека с фамилией Бальтазаров?

-Бальтазаров?

-Да, Бальтазаров или Бальтазар.

-Кажется, был у нас такой доцент по физике.

-А про китайский волчок помнишь?

-Конечно, помню.

-А ты сдавала ему зачет?

-Нет, он болел тогда или, кажется, умер.

-Алло.

-Да, я слушаю.

-Ты только не смейся, я спрошу тебя.

-Хорошо, не буду смеяться.

-А я ему сдавал зачет?

На том конце провода рассмеялись.

-Прости, я вспомнила один анекдот.

-Какой анекдот?

-Одна заслуженная артистка вышла не пенсию и пишет мемуары и вот, чтобы не ошибиться, звонит подруге и спрашивает: "Милочка, ты не помнишь, спала я с NN или нет?" Алло, ты чего замолчал? Извини, я не помню, сдавал ты ему этот зачет или нет. Ты что, уселся за мемуары?

-Нет, просто хочу кое-что уточнить.

-А позвонить больше некому...

-Почему некому?

-Ладно, я очень рада, что ты позвонил.

-Алло, я еще один вопрос хочу задать тебе. Можно?

-Попробуй.

-Ты не помнишь, кто такой Горыныч?

Вот теперь засмеялись по-настоящему, от души и надолго. От этого смеха гражданин в вельветовом костюме окончательно расстроился. Мышцы ослабли, рука безвольно хлопнула по телефону и связь оборвалась. Потом опомнился и снова набирал ее номер, потом еще и еще, и все безуспешно - междугородняя линия безмолвствовала.

5




Когда звезда Арктур опустилась в зарослях кактусового леса, Имярек пригласил Бошку пить чай. Бошка притащил медный тульский самовар на десять литров, выставил на балкон, засыпал щепками от ящика, в котором хранился старый хронометр фирмы "Буре" и теперь раздувает его собственным сапогом.

-Меня никто не спрашивал? - Имярек с надеждой смотрит на Бошку. Он задает этот вопрос внезапно, чтобы Бошка не успел чего-нибудь придумать и соврать.

-Нет, никто не спрашивал, - честно отвечает Бошка, продолжая разжигать огонь в самом сердце самовара.

Имярек пытается скрыть разочарование.

-Бошка, ты видел сегодня звезду на небе?

-Нет, не видел, Бошка не смотрит на небо. Бошке некогда, Бошка занят делом.

Имярек не обращает внимания на наглый намек.

Тем временем вскипает самовар, и Бошка раскладывает на столе сервиз благородного фарфора на шесть персон. Достает ложки, салфетки, ставит серебряную сахарницу, доверху наполненную колотым сахаром. Вынимает сладкие булочки, раскладывает каждому по булочке. Во главе стола усаживается Имярек.

-Опять на шестерых накрыл, - с какой-то досадой укоряет он Бошку.

Тот хватается за голову и начинает причитать:

-Ай-я-яй, совсем плохой стал, вот привычка. Ай, Бошка, Бошка, дырявые твои мозги, - начинает убирать со стола лишние приборы.

-Ладно, оставь пока. Принеси лучше сухариков, черных, - попросил Имярек.

Пока Бошка ищет сухари, Имярек рассматривает поверхность крытого зеленым сукном Т-образного стола. Кажется, сейчас приборы обретут своих хозяев, зазвенит фарфор, захрустят на молодых крепких зубах головки сахара, послышится громкое сирбанье и начнется долгий интересный разговор. А вокруг будет бегать Бошка, подливать услужливо чаю, смахивать крошки со стола и приносить бумагу и карандаши, если возникнет спорный вопрос. Бошку никто не назначал лакеем, он мог быть равным среди равных, великим среди великих, умнейшим среди умнейших. Но он сам захотел выполнять самую грязную работу, ссылаясь на то, что кому-то надо этим заниматься, раз лакеев не стало. Нет, ничего этого не будет. За столом будут сидеть они вдвоем с Бошкой, только вдвоем.

"А ведь Бошка специально накрывает на шестерых. Этим он дает понять, что скоро и мне отправляться вслед за ними."

Появляется Бошка с пустыми руками.

-Извини, уважаемый, сухарей не нашел, придется чай пить со сладкой булочкой. У нас теперь с продуктами стало полегче.

-Ладно, с булочкой так с булочкой, - соглашается Имярек и предлагает Бошке сесть.

Тот наливает чаю и садится напротив, у основания буквы Т. Вначале они пьют молча. Потом Имярек начинает тяготиться молчанием, еще и оттого, что Бошка постоянно громко чавкает. Бошка знает это, и Имярек знает, что Бошка знает; он даже знает, о чем думает Бошка. Мол, я, конечно, человек простой, аристократическим манерам не обучен, но чай тебе придется пить со мной, потому что ты выбрал меня и посадил рядом с собой; все остальные хоть и не чавкали, но ты их не выбрал, потому что они чистоплюи, а не аристократы, как ты.

Наконец Имярек не выдерживает и в надежде прервать Бошкино умопомрачительное хлюпанье задает вопрос:

-Расскажи, Бошка, что нового в мире прекрасного?

-На культурном фронте?

-Ну, зачем так - на фронте. Это ж все-таки искусство, - поучает Имярек. - Причем же тут фронт.

-Э-э, уважаемый, извини, твоими словами изрекаю, - отпарировал Бошка. Заметив, что Имярек не собирается оспаривать очевидных вещей, Бошка продолжает: - Что же на фронте? Художники рисуют, музыканты играют, а писатели - писатели пишут.

-Ты не хочешь мне рассказывать, - перебивает Имярек.

-Я хочу, - Бошка прикладывает руку к сердцу. - Но тебе нельзя волноваться, я обещал врачам. - берет очередную булочку с соседнего блюдца.

-Нельзя, нельзя, а что мне можно? - сокрушается Имярек, ожидая продолжения пытки.

-Ну ладно, ладно, все можно. Давай я тебе почитаю что-нибудь, - Бошка обозначает попытку направится за книжками.

-А из устного творчества? - вдруг спрашивает Имярек. Бошка опускает зад обратно на дорогой, сафьяном обшитый стул, театрально хлопает себя по лбу.

-Есть легенда, новая, - Бошка лезет в карман и достает оттуда вчетверо сложенные листы из тетрадки по арифметике. - Вот, записана... э-э-э, впрочем, неважно, кактус ему на могилу. Со слов... э-э-э, здесь неразборчиво. В общем, народный эпос. Читать?

-Читай.

-"В далекой стране, где живет народ с маленькими глазами, родился гордый человек. Рос он на берегу широкой народной реки и думал: отчего так бедны, невежественны и угрюмы окружавшие его люди, если земля вокруг плодородна, а небо над их головами прекрасно? Может быть, они глупы? Нет, люди, которых он встречал, были находчивы и умелы. Может быть, они ленивы? Непохоже. Он видел, как много они работают, не получая никакой выгоды. Так, может быть, они нерешительны? Возможно, даже наверняка, подумал гордый человек и решил дать своему народу..."

-Волю, - подсказал Имярек.

-Нет, - хитро скривился Бошка. -Землю? - снова подсказал Имярек.

-Нет, уважаемый. - Бошка заглянул в листочек и прочел: - "... и решил он дать своему народу небо."

-Небо?! - удивился Имярек. - Что за чепуха?

-Так написано, уважаемый. У нас есть один мечтатель, диковинный мужичок на велосипеде, он утверждает, что небо можно покорить в ближайшие сто лет. У него даже есть цельнометаллическая модель. Правда, народ его держит за дурачка, но он и в самом деле чумной мужик, жить спокойно не дает ни себе, ни близким. У него там, кажется, жена на себя руки наложила, а может быть, и не жена. Да, кажется, сын, ну в общем, не важно - родственник какой-то позора не выдержал.

Имярек устало взглянул на Бошку. Зачем он крутит: кажется, кажется. Ведь он точно знает, знает наверняка, кто, когда и где, но темнит.

-Я хочу поговорить с этим человеком диковинным, - попросил Имярек.

-Понимаю, понимаю, но ты же знаешь, пока нельзя. Пока не выздоровеешь, никак нельзя. Нет, нет, и не проси, это не мое решение. Решения, принятые коллегиально, - подражая Имяреку, декламирует Бошка, - являются законом для всех. Ты не исключение.

-Ну хорошо, хорошо, - Имярек скривился, как от боли. - Читай дальше.

-"Да, народу нужно дать небо, ибо от этого перевернется и сама земля, и жизнь на этой земле станет справедливой, а люди гордыми."

Бошка постепенно увлекается чтением. Кажется, все писал он сам, так ему нравятся карандашные записи на листочках в клетку. Имярек, воспользовавшись невнимательностью Бошки, незаметно берет со стола бронзовую статуэтку и слегка привстает. Теперь он уже видит не только его профиль, но и тоненький плешивый серпик. Он крепче сжимает обхватившую голову обезьянку, проверяя, есть ли в ней хоть полкило. Бронза, бронза, мелькает в мозгу, бронза - мягкий металл. Нет, наверняка это метафора, успокаивает себя Имярек и начинает наблюдать новое астрономическое явление - смену фаз Бошкиной плеши. Вот тоненький серпик начинает понемногу расти, точно, как растет молоденький месяц - рыжеватые заросли уступают место диким пустым пространствам. Да, плешь - это его ахиллесова пята. Он вдруг вспоминает писания Ивана Денисова, до сих пор не изданные, но услышанные через хрип и стоны городской глушилки: "...Город спал, когда отец народов склонил над письменным столом плешивую голову." Наверняка у Ивана Денисова был комплекс Бошкиной плеши. О! Я знаю эту страшную притягательную силу, когда хочется слету рубануть чем-нибудь тяжелым, дабы остановить единственный раз в истории хотя бы одного идиота. Но нет, надо терпеть, пусть откроется во всем блеске, пусть наступит полнолуние, и тогда он не промахнется. Он слишком долго готовился к этому. Нет, он не принимал окончательных решений, не продумывал детальных планов хотя и был мастер в этом деле, нет, важно решить вопрос в принципе. И ни в коем случае не готовить никаких планов, Бошка хитер и чертовски чувствует опасность. Тут все дело во внезапности. Нужно дождаться удобного момента и ударить разом, сильно, решительно. Приближалась первая четверть. А ты, Бошка, постарел - Имярек замечает с укороченного расстояния коричневые пергаментные пятна у самого терминатора. Но нет больше уважения к седеющим вискам и он делает следующий шаг.

6




Утро проскользнуло в комнату Сони через тоненькую щелку меж двух занавесок, заливая молочным светом нехитрые атрибуты провинциального быта. На всем жилом пространстве, ограниченном дешевыми обоями, завязалась тихая, но бескомпромиссная битва между тьмой и светом. Первой пала вязанная белая скатерть на небольшом круглом столике посреди комнаты, потом шкаф и секретер из некогда модного гарнитура светлой мебели, затем из тьмы начали проступать менее яркие предметы - книжные полки, семейные фотографии, накинутая на спинку стула голубая синтетическая комбинация и прочие необходимые вещи. Волна материализации постепенно продвигалась от окна к противоположной дальней стене, у которой на широкой двуспальной кровати просыпалась молодая красивая женщина.

Здесь, в этой комнате, провели первые счастливые годы ее родители. Молодые специалисты, распределенные на Северную Заставу, чудом получили от школы отдельный частный дом, точнее, половину дома - две комнаты, кухню и веранду. Чудо объяснялось очень просто: предыдущие обитатели, отработав положенный им срок, как раз уехали в более веселые места. Из местных жителей никто не спешил занять пустую половину дома, поскольку другой половиной владела шумная семья во главе с сумасбродом и твердым пьяницей. Впрочем, половины имели и отдельные веранды, а приусадебный участок разделялся высоким забором, из-за которого прямой визуальный контакт с соседями был крайне затруднен.

Получив такое богатство, Пригожины устроили в одной из комнат кабинет, а в другой спальню. Однако после смерти жены Илья Ильич переселился жить в кабинет, а просторная светлая спальня перешла Соне, которой тогда еще не было и пяти лет. И вот теперь, через двадцать лет, кажется, любовь опять постучалась в эту комнату. Во всяком случае Соня, едва открыв глаза, улыбнулась чему-то своему сокровенному, встала, не одеваясь, подбежала к зеркалу и долго потом в него смотрела чужими глазами.

С душой пропел песню соседский петух, и Соня вернулась с небес на родную северную землю. Пора было собираться на работу. Она вдруг представила свой тысячу раз пройденный маршрут от дома к библиотеке и ничуть не огорчилась. Наоборот, весело оделась, умылась, быстро перекусила еще не остывшим завтраком и побежала на работу. Во-первых, она ожидала увидеть Евгения, а во-вторых, пригласить его в гости. Илья Ильич просто-таки настаивал на этом. Соня, правда смутилась вначале, но отец объяснил, что ничего в приглашении предосудительного нет, тем более, что он и сам уже приметил Шнитке по вопросам на одном из заседаний кружка практического космоплавания.

Обычно Евгений приходил в рабочие дни дважды, сначала в обеденный перерыв сберкассы, а потом сразу после окончания работы. Соня так к этому привыкла, что совершенно не задавалась вопросом, когда же ее читатель обедает и ужинает, а ведь она могла бы заметить, как исхудал он за последние месяцы. Но сегодня, как и вчера, Шнитке не появился, хотя она просидела лишний час в библиотеке. Тогда она решила сходить к нему домой и проверить, здоров ли он. В карточке читателя значился адрес: улица Хлебная, дом 7. Это место было на другом конце Северной Заставы, у хлебного завода. В действительности никакой это был не завод, а так, мелкая пекарня. Но несмотря на малый размер, она издавала такой сильный аромат выпечки, что все население в радиусе нескольких сот метров страдало от избыточного выделения желудочного сока.

Минут через двадцать торопливой ходьбы Соня ощутила приятный запах ржаного хлеба, сладких булочек и ванильных сухарей. Она вспомнила, как в детстве с гурьбой ребятишек ходила в дальний поход к хлебному заводу, отодвигала в нужном месте покрашенные ядовитым зеленым цветом доски забора и таскала бракованные ванильные пряники. Удивительное дело - забор вдоль улицы Хлебной и сейчас был выкрашен в тот же ядовито-зеленый цвет. Неподалеку она обнаружила дом 7 с покосившемся флигелем на крыше, дом, в котором жила пожилая продавщица Сашка вместе с постояльцем, старшим кассиром Е.Шнитке. Преодолев внезапно возникший приступ нерешительности, Соня смело открыла калитку и прошла на крыльцо. Уже стемнело, поэтому хозяйка, не открывая, на настойчивый стук спросила:

-Кого там нелегкая?

-Это из библиотеки. - Соня пыталась говорить как можно более официально. - Евгений Викторович здесь живет?

-Не живет он здесь, а мучается, - открывая дверь, ответила хозяйка. Взглянув на Соню, она почему-то вздрогнула, будто испугалась.

Соня тщательно вытерла ноги и, бормоча что-то о несданных в срок книгах, пошла вслед за хозяйкой. Та тоже бормотала: -Да какие ему книги, если он второй день с постели не встает. Я ему говорила: ешь досыта - будешь здоровым, а он, вишь, голодовкой лечиться надумал.

-Евгений, - приоткрыв без стука дверь постояльца, сообщила хозяйка, - к тебе гости. - И добавила, посмотрев многозначительно на Соню: - По делу, из библиотеки.

-Нет, нет, нет! - испуганно воскликнул постоялец. - Я сеээйчас не могу никого пэ-принять.

Но было поздно, хозяйка слегка подтолкнула Соню в комнату и закрыла за ней дверь. Бледный, полураздетый Евгений, прикрывшись байковым одеялом, замер от стыда на половине пути от кровати до двери. Видно, пытался предотвратить внезапную встречу и, застигнутый врасплох, теперь растерянно глядел на Соню. Та была больше поражена его лицом, чем нарядом, и от жалости к любимому человеку не испытывала чувства неловкости.

-Ложитесь сейчас же, - она подошла к нему и попыталась помочь.

Евгений весь как-то обмяк и, повторяя: "Кэак нелепо, кэак нелепо", разрешил уложить себя обратно в постель. Потом Соня оглянулась вокруг в поисках стула. Один стул в комнате был. Он стоял возле столового стола, заваленный книгами и бумагами. Подойдя к столу, Соня заметила, что на нем лежат две стопки бумаги, одна повыше, чистая, а другая - тоже увесистая - содержала листы, плотно испещренные мелким аккуратным почерком. "Он пишет", - сладостная мысль пронеслась и легла весомым вкладом в том месте ее души, где копились и сберегались его положительные качества.

Подставив стул к постели больного, Соня спросила:

-Зачем же вы голодаете, Евгений?

Евгений отвернул голову к стене и грустно посмотрел на одинокого оленя, потерявшего среди северной природы свое семейство. Впрочем, семейство паслось тут же на ковре, но было отделено от отца бушующими водами широко разлившейся, словно в половодье, речки.

-Вы больны? - снова спросила Соня.

Евгений, не поворачивая головы, наконец подал голос:

-Тетя Саша все пээпридумала. Не надо было вам приходить, Соня. Я в тэаком гээглупом виде тут перед вами.

Он замолк. И тут Соня сделала то, чего еще минуту назад, а тем более раньше никогда бы не позволила даже и в мыслях. Ведь, в сущности, она еще не знала его отношения к себе. Но сейчас, в этот момент, всякие внешние обстоятельства стали совершенно неважными, она как бы перестала воспринимать происходящее со стороны, снаружи, она растворилась в небольшом пространстве, разделяющем их, и поцеловала его в небритую щеку. Евгений замотал головой.

-Что вы наделали! - он отчаянно спрашивал, не глядя ей в глаза. А зря: там бы он нашел добрую, с какой-то мальчишеской хитринкой улыбку, не оставлявшую ни тени сомнения в чувствах молодой женщины.

-Что вы нэаделали, - повторял Шнитке. -Вы из жалости, вы... - он терялся в словах, - вы...

-Я вас так долго ждала, - сказала Соня.

-Нет, нет, это не я, я не стою, - он прервался как будто от боли. - Пээ-просто кто-то должен был придти, и вот так получилось, простите меня, Соня.

-Молчите, молчите, - Соня положила ему руку на плечо, - дорогой мой первый попавшийся, первый встречный человек.

Евгений от огорчения замотал головой.

-Соня, это не про меня. Я не хотел вэас обманывать. Я во всем виноват. Не надо было нам встречаться тогда, пээомните, в первый раз. Я увидел вас и испугался: вот, Евгений, твоя пэогибель. Ведь я люблю вас, Соня, сразу полюбил. Зачем, зачем, спрашивается, я приходил к вам, зачем мы встречались? Я ведь и полюбил вас только потому, что знал, что не достоин, что никогда не смогу понравиться вам. Ведь я ничто, слышите, я ничто, я сэа-слабый человек, я трус, я беглец. - Шнитке почти не заикался. - Вы ошиблись адресом, для вас я новый человек в вашем городе, а все новое лучше старого. Меня не было и вдруг я появился, а живи я здесь, с вами, вы бы и не обратили на меня внимания. А между тем, я хоть и недавно приехал сюда, а я здешний, здешний человек, слышите, Соня? Мне не нужно больше ничего, меня не интересует весь этот блистающий где-то там в столицах мир, мне нужен грязный клочок топкой северной земли, потому что я и сам клочок, маленький комок грязи. Я хочу, чтобы по мне ходили люди и животные, чтобы из меня проростала трава, чтобы во мне копошились земляные черви и личинки бабочек. Потому что мне не страшно быть с ними, потому что мне страшно быть человеком среди людей. Соня, я могу только вызвать жалость, и вы, добрая душа, эту жалость приняли за нечто другое. Ах, что я говорю, - словно опомнился Евгений. - Все напрасно, у вас наваждение, вы не верите уже мне.

Он наконец посмотрел на Соню. Та улыбалась и плакала.

-Милый мой, добрый комочек, - она взяла его ладонь и прижала к губам. Сердце ее наполнилось такой безмерной нежностью, таким морем дружеского чувства, какие вообще можно представить в самых оптимистических мечтаниях. Весь мир, вся наблюдаемая Вселенная прекратила расширяться и с неожиданной прытью скукожилась до размеров небольшого клочка земли, занятого комнатой постояльца тети Саши.

-Бэоже, бэоже, что я наделал, - только причитал Евгений.

В этот момент зашла хозяйка и, не обращая особого внимания на захваченную картину, ультимативным тоном заявила:

-Сейчас я принесу куриного бульону и вы будете его есть. - Шнитке пытался возразить, но тетя Саша его осадила: - Посмотри на себя, шкелет, кожа да кости, тебя девки любить не будут. Был мужик как мужик, а теперь что - одни мослы. Ладно, ладно, я зря говорить не буду. Расчистите стол, ужинать будете. А ты, дочка, помоги мне.

Вскоре они сидели за столом, хлебали бульон. Евгений наотрез отказался, что бы его кормили в постели и, сославшись на то, что самочувствие его окончательно поправилось, оделся в костюм, как будто собирался пойти на работу. Хозяйка время от времени заходила что-нибудь убрать или принести.

-Так это и есть твоя Соня-библиотекарша? - вводя в краску постояльца, спрашивала тетя Саша.

-Ну что вы, пэочему моя, - оправдывался Евгений.

-Красивая, - не обращая внимания, продолжала хозяйка. - Вроде как знакомое лицо. Уж не нашего ли учителя дочка?

-Илья Ильич мой папа, - подтвердила Соня.

-Хороший человек, правда, с придурью.

-Тэ-тетя Саша! - опять не выдержал Шнитке.

-Ладно, ладно, я же говорю - уважаемый человек. Только всю жизнь бобылем прожил, куда же это годится - одному жить, а? Скажи, Евгений, куда это годится?

Евгений чуть не поперхнулся бульоном.

-Ешь, ешь лучше, хлебушку бери. Вишь, какой ты потрепанный у меня. Люди - они как деньги, попадется вот рубль изжеванный, заплеванный, тут и думаешь, где ты, бедняга, только не побывал, в какие карманы тебя не ложили, кто тебя только не мусолил. Потому что рубль - так, чепуха, бумажка, его не жалко. Рублей много. А дорогая купюра - она всегда чистенькая приходит, хрустит, зелененькая, будто только что на свет народилась. Ну, чего ты обижаешься? Может быть, я по темноте своей не то говорю, так ты не сомневайся. Ты, Евгений, золото у меня, вот только откормить тебя хорошенько, тебе ж цены не будет.

Соня еле сдерживалась от смеха, наблюдая, как Евгений собирается провалиться сквозь землю от иносказаний тети Саши. А та тем временем продолжала:

-Да, люди как деньги - приходят и уходят. А ты так и стоишь у прилавка, - хозяйка вдруг на минуту задумалась. - Помню я его жену, тоже учителкой работала. Дорогая женщина была - твоя мама, получается. Одевалась, правда, всегда скромно, но меня не обманешь, я сразу приметила: эта не для нашей дыры. Высокого полета. Наши-то корячатся и так, и эдак, а все одно, лапти. Как она руку протягиавла с деньгами, - хозяйка попыталась воспроизвести, получилось нелепо. - Эх, не могу. Я специально у нее спрошу копейку или три, чтоб без сдачи, а на самом деле, чтобы лишний раз посмотреть на ее руку. Она протянет эту несчастную копейку, а я беру словно брильянт. Господи, думаю, чего же это она гниет в нашем болоте, ей бы в столице королевой бал править. До того я ее уважала, что даже не завидовала. Только угождала, всегда получше мяса оставлю или сладенького чего-нибудь припасу. Помню, тогда с хлебом тяжело было, да и с сахаром, так я ей даже печенья доставала на праздники. Причем она, конечно, из-под полы бы не взяла, приходилось целый спектакль разыгрывать. В окошке как увижу, что идет, выложу пару пачек на витрину, вроде как завезли на праздник, пей-гуляй, народ. Она и брала, а я ей спасибо говорила. Дай-ка ручку, - вдруг обратилась хозяйка к Соне. - Ну, точная копия, смотри-ка, - она взяла Сонину ладонь и принялась ласково поглаживать изъеденными торговой жизнью пальцами. - Вот, мраморная моя, синяя прожилка, а пальчики - ах, пальчики! - я таких пальчиков и в кино ни разу не видела. А вот здесь колечко было, тоненькое, золотое, и родинка есть, посмотри, вот на мизинце намечается, глянь, глазочек черненький. То-то мужикам удовольствие - такие пальчики целовать, да что мужикам, я бы сама прислугой пошла, только чтобы... - Соня вдруг испуганно выдернула руку.

-Чего испугалась, голубушка? Я же и не собиралась. Ах, Елена Сергеевна, Елена Сергеевна, я как будто в воду смотрела, - хозяйка опять прервалась, обдумывая, продолжать ей или нет. - Тебя Соней зовут? Так вот, Соня, ты приходи ко мне в магазин, он, конечно, поменьше нового, но зато к покупателю отношение получше. Я тебе про маму много чего рассказать смогу, ведь мы с ней потом в одном деле сошлись. А ты, Евгений, что же это суп не доедаешь? Ладно, пойду, воркуйте тут.

-Я тоже пойду, мне пора, - Соня встала.

-Куда ж ты на ночь глядя? - хозяйка всплеснула руками. - Ой, господи, старая я дура, я не то хотела сказать. Разбирайтесь, в общем, сами, я спать пошла.

-Странная женщина, - задумчиво сказала Соня. - Ну, Евгений Викторович, вам лучше стало?

-Да, да, - Шнитке закивал головой.

-Тогда я пойду, - из ее головы не шла речь хозяйки. Она никогда ничего подобного не слышала о своей матери, и слова эти почему-то ее испугали. - Что я хотела сказать? Забыла. Ладно, потом.

Шнитке окончательно ожил и взялся проводить Соню домой. На улице уже стоял глубокий вечер, с неба стекала осенняя влага, превращаясь в мелкую снежную пыль. Она блуждала между небом и землей, стайками залетала под фонари, превращаясь в белую мошкару, и наконец мягко оседала на черную мокрую грязь. Соня взяла под руку Евгения, прислонила голову к его плечу и они, не разбирая дороги, побрели через Северную Заставу. Снова нахлынуло чувство обретенного счастья. Она теперь знала, что он ее любит. Он взрослый человек, он знает жизнь, он пытался унизить себя в ее глазах, значит, он ее любит больше, чем она могла надеяться. Значит, он желает для нее добра в первую очередь и готов даже ничего для нее не значить, а лишь быть рядом. Она знала, что такой любви не бывает, но раз вопреки всему такая любовь возникла, то имеет ли она право не считать себя самой счастливой женщиной на свете? Он зря боится, он не знает ее, он не знает, как может она любить, да они оба - находка друг для друга. Слава Богу, она-то представляет реальную жизнь и чувствует, теперь уже наверняка, свое истинное предназначение.

У калитки они долго стояли и смотрели друг на друга. Соня не ждала ничего больше сверх того, потому что чудо уже случилось. Но надо было расходиться, и она его пошла проводить до библиотеки. Здесь Евгений вдруг признался:

-Ведь я из-за вороны сюда, на Заставу, приехал.

-Как из-за вороны? - вырвалось у Сони.

-Да, из-за вороны, - виновато подтвердил Евгений. - Невзлюбила меня одна ворона. Вороны вообще очень умные, а эта, моя, особенно... Я даже поначалу и не заметил. Жил себе, жил, и вдруг - на тебе, однажды утром вышел я из дому на работу и чувствую: за спиной шуршит что-то, как будто кто-то идет за мной. Я оглянулся, никого. Иду дальше. Опять шелест какой-то, теперь будто метлой по воздуху. Оборачиваюсь в удобный момент, смотрю, а на меня черная ворона падает. Глазищи карие, лапы из крокодиловой кожи и перо синее. Я еле успел портфелем прикрыться. Отлетела ворона, но не далеко, рядышком на газоне села. Я думаю, всякое бывает, может быть, голодная. Порылся в карманах - ничего. Потом вспомнил, бутерброд в портфеле лежит, кинул ей. Но она даже как бы и не заметила пищу, смотрит на меня исподлобья. Нет, думаю, все-таки мистика. Повернулся, пошел как ни в чем не бывало. Она же - за мной. С тех пор привязалась так, что страх. Куда бы я ни пошел, в кино, на работу, вообще, просто в магазин, она все за мной, и все норовит со спины наскочить. Спрячется где-нибудь в кустах и меня поджидает. Что же делать мне, думаю. Сказать кому - стыдно, засмеют. Решил поменять квартиру и переехать в другой район. Специально опыты ставил - сяду в метро, причем не задумывая заранее, куда поеду, по подземным переходам запутаю следы, доберусь до какой-нибудь радиальной, на самую последнюю остановку сбегу, выйду на поверхность - а она уже тут как тут, сидит на табачном киоске, меня поджидает, - странное дело, но, рассказывая, Евгений почти не заикался. - Наконец понял я, - продолжал Евгений, - не жить мне больше в столице. Эта самая ворона знак подает - не столичный я житель. Собрал вещи, уволился с работы и уехал куда подальше. Так и попал к вам на Северную. Видите, Соня, я трус, я беглец.

Чахлый фонарь, подвешенный к парадному козырьку библиотеки, качался и скрипел. В такт ему качались три глубокие тени на впалых щеках Евгения, скрывая смысл странного признания. Соня повернула Евгения к свету, пытаясь заглянуть ему в глаза, и спросила:

-Вы это придумали?

Евгений, потупив взор, молчал.

-Вы придумали эту гадкую ворону, чтобы я поверила, будто вы чего-то испугались? Ведь так? Вы надеетесь зачеркнуть себя, но вам не удастся, слышите, глупый мой человек, - Соня вдруг скинула капюшон с головы. - Говорите же хоть что-нибудь!

-Пэ-ростите меня, я пугаю вас. Пэ-простите, пойдемте, я вас провожу все-таки.

Он повел ее обратно к дому.

-Так мы не разойдемся, - наконец сказала Соня. - Вам еще далеко идти.

Шнитке тихо запротестовал.

-Идите, я посмотрю вам вслед, - настаивала Соня. Он повернулся, и тогда она вскрикнула: - Нет, постойте! Я вам что-то хотела сказать... - Шнитке опять запротестовал. - Нет, не о том, - успокоила его Соня. - Дайте, я вас поцелую и все вспомню. - Они целомудренно ткнулись носами, и она вспомнила: - Папа приглашал вас к нам в гости. Придете?

-Приду, - потупив прозрачные очи, пообещал Евгений.

7


Под утро ему приснилось, что он попал в клетку с какими-то хищными животными. Он не может понять, как сюда попал, но страшно пугается, потому что из будки, которую прикрыл кухонным столом, раздается грозное рычание. Тогда бросается к решетке и начинает кричать посетителям зоопарка, чтобы они срочно предприняли какие-нибудь спасительные действия. Но крик его, как полагается, тонет глубоко в груди, а посетители, не поворачиваясь в его сторону, спешат к вольерам с более редкими животными. Он горько плачет, как может плакать человек на необитаемом острове, глядя на проплывающий мимо белый океанский лайнер. Потом к клетке подходит женщина с распущенными черными волосами и говорит: "Милый мой Шалопут". И в этот момент трещит баррикада, он бросается к будке спасать свою нелепую жизнь, но не успевает. Из будки показывается курчавая голова и произносит: "Что же ты, Горыныч, забыл про волчок?" Загнанный в угол, в истрепанных чувствах, кидается обратно к прутьям, надеясь призвать в свидетели заметившую его женщину, но та исчезла, а вместо нее появился милиционер и требует тут же предъявить документы. Он не хочет предъявлять никаких документов, ему все надоело, у него нестерпимо начинает болеть голова, как будто по ней стучат тупым тяжелым предметом. И он просыпается. Голова его лежит на кухонном столе, а рядом надрывается телефон. -Алло, - он поднял трубку.

-Сергей Петрович?

-Да, кажется.

В трубке хихикнули, но потом поправились:

-Сергей Петрович, это Зарудин.

-Угу.

-Сергей Петрович, стопроцентный успех, работает как часы. Мы вам еще вчера звонили, вечером, как только закончили последний прогон. Сергей Петрович, поздравляю, ребята не седьмом небе, они вас тоже поздравляют. Полный успех.

-Хорошо, - сдержанно ответил Сергей Петрович.

-Вы будете сегодня в институте? -Нет, я устал, я отдыхаю. Вторую серию начните без меня.

-Но как же без вас? - огорчились на том конце провода. - Ведь это же совершенно новый режим, мы без вас не справимся.

-Справитесь, - устало заверил Сергей Петрович.

-Но... - попытались возразить.

-Никаких "но", меня не беспокоить, буду через неделю. Привет ребятам. Пока.

Он положил трубку. Телефон как-то странно чирикнул. Тогда он еще раз поднял и опустил трубку. Чириканье пропало.

Ничего не может быть реальнее простой физической боли. Мучения тела избавляют душу от безответственных фантазий и возвращают человека к удовлетворению материальных запросов. Сон вытеснялся из головы Сергея Петровича глухой нарастающей болью в левом полушарии, а ощущение безысходности гнусного сюжета потихоньку уступало место одному неуемному желанию: выпить тут же два литра воды. Вода была рядом. Он подошел к раковине, засунул туда умную голову и долго плескался захлебываясь и фыркая хлорированной речной водой. Вода попадала к нему на кухню издалека. Начало она брала в дремучих, поросших морошкой и мхом северных болотах, там появлялась из каких-то подземных водоемов в результате давления почвы, очищалась торфяными фильтрами и подавалась в речное русло. Дальше, петляя и изворачиваясь, стекала по складкам местности в поисках минимума гравитационного потенциала. Дорога к нему, к этому минимуму, проходила мимо Южного города, здесь ее перехватывали мощные водозаборники, дезинфицировали, потом поднимали водокачками повыше и оттуда сбрасывали по квартирам. Так было много столетий, а лет десять назад появилась новая деталь - вблизи города, с севера, построили плотину, отчего возникло рукотворное море - Южное степное море. Горожане по-разному встретили известие о возведении плотины. Жители левого берега вначале обрадовались. Дело в том, что низкий левый берег каждую весну в половодье подвергался угрозе затопления. В иные весны вода заливала улицы, а в низинах, где раскинулись рабочие слободки, и того хуже - поднималась под самые окна. С постройкой плотины наводнения прекратились.

Правобережные жители отнеслись к плотине равнодушно - высок и крут был правый берег. Но со временем настроение их упало. Огромная чаша рукотворного моря извергала такое количество влаги, что климат в городе стал меняться весьма ощутимым образом - зимы стали промозглыми и холодными, а в летние жаркие дни безумствовала духота. Впрочем, любители зелени отмечали, что и без того буйная городская растительность многократно умножилась, и теперь никто не мог сомневаться в том, что Южный город и впрямь является самым зеленым городом мира.

Сергей Петрович жил на левом берегу, а работал на правом и поэтому, освежаясь под водопроводной струей и обдумывая ее происхождение, не впадал в крайности. Слава Богу, боль отпускала. Но вместо нее пришли воспоминания о странных событиях вчерашнего дня и он позвонил Марте.

-Марта, тебя к телефону, - послышалось в трубке. Та, видно, спросила, кто именно. - Твой, твой, иди быстрее.

-Алло, кто это?

-Это я.

Марта всхлипнула.

-Что Караулов?

-В больнице лежит. У него там заражение, но говорят, не опасно. Боже, как я перепугалась вчера! Скажи, что это было?

-Ты о чем? - ровным голосом спросил Шалопут.

-Перестань пугать меня. Я еще не сошла с ума, но могу. Господи, как он туда попал?

-Может быть, он следил за нами? - предположил Шалопут.

-Ты что, издеваешься? Ты знаешь, что он мне сказал, когда мы ехали в больницу?

-Что?

-Он сказал: я видел бездну, - Марта от волнения взвизгнула.

-Ну.

-А потом он еще такое выкинул... - Марта замолчала. Шалопут не выдержал:

-Говори же.

-Только ты не думай, что он сошел сума. Я Караулова знаю, такие с ума не сходят.

-Я слушаю.

Марта дребезжащим голосом испуганно передала слова мужа:

-Пойди, говорит, к Шалопуту и попроси у него, то есть у тебя, прощения от его, Караулова, имени за глупую выходку перед милиционером. И еще, говорит, передай: Караулов жизнь не пожалеет, если потребуется, за дело отдать.

Шалопут возмутился.

-Да он у тебя прохвост, он издевается над нами...

Марта заплакала.

-Престань плакать.

-Мне страшно, Шалопут. Вот теперь по-настоящему страшно стало. Зачем ты его прохвостом назвал? Ведь он потом сказал, что ты его прохвостом назовешь, и чтобы я тебе сказала: вспомни, Шалопут, была ли заперта дверь в клетку?

Шалопута словно огнем обожгло. Он сейчас понял, ведь он, когда бежал спасать Караулова, полез к смотрителю за ключами, и это было естественно - раз человек сидит в клетке, значит, дверь заперта и он не может выйти. Но, почему он, Шалопут, проделав все это автоматически, совершенно не обратил внимания на вопиющий факт - дверь кто-то закрыл...

-Алло, алло! - звала Марта, - ты куда пропал?

-Да, да, здесь я, - опомнился Шалопут. - Знаешь, Марта, один мой знакомый как-то сказал: "Можно так напиться, что уже никогда не протрезвеешь".

-Да он капли в рот не берет, - обиделась Марта.

-Я не о нем, я о себе. Вчера, понимаешь, перебрал...

-И ты смог? - Марта задыхалась. - После всего, что произошло, ты позорно нализался?

-Подожди, не кипятись, - Шалопут начал оправдываться. - Я однокашника встретил...

-Знаем мы этих однокашников, несчастный лгун. Ничего не хочу слышать про твои похождения, старый кот. Нет, каков, - не унималась Марта, - мало того, что блудит, так еще и мне рассказывает...

-Постой...

-Я ничего не хочу слышать, старый развратник. Однокашника он встретил! Сейчас вот брошу трубку, будешь знать. -Ты не сможешь бросить.

-Смогу.

-Попробуй.

Марта глубоко вздохнула.

-Господи, откуда ты взялся на мою голову, за что я тебя только люблю. Ну и что твой однокашник, - слово "однокашник" она произнесла с отвращением, - кто он? Как его зовут?

-Я не знаю. Фамилия, кажется, Сидоров.

-Так, все, забыли про однокашников, иначе мы с тобой поругаемся. Ты зачем мне позвонил? Тебя волнует здоровье моего мужа? Практически здоров, если не считать патологической преданности любовнику своей жены и еще какому-то делу. Подумаешь, пустячок, пойди и скажи любовнику, что он видел бездну. Просто кошмар какой-то. Ты зачем меня в зоопарк повел? Поехали бы к тебе, все, глядишь, и обошлось. Кто тебя надоумил в зоопарк идти?

-Не знаю, - размышляя, отвечал Шалопут, - как-то вдруг захотелось. Понимаешь, в детстве я в зоопарк не ходил, не было у нас зоопарка. Думаю, надо же когда-нибудь побывать. Вот и решил совместить приятное с полезным.

-Значит, меня ты держишь как полезное. Я знаю, для чего я тебе нужна.

-Перестань.

-Не хочешь слушать правды?

-Не хочу я твоей правды. Я хочу видеть тебя, я хочу уткнуться куда-нибудь, чтобы все вокруг пропало в бездну, в тартарары, чтобы все стало неважным, кроме нас двоих. - Шалопут замолчал.

-Продолжай, - ласково попросила Марта.

-Марта, приезжай, - он затаил дыхание.

-Завтра.

-Завтра меня уже не будет.

-Так, бежишь!

-Нет, у меня командировка. Сегодня вечером уезжаю.

-Вечером, - грустно повторила Марта. - Ох, Шалопут, Шалопут, уволят меня с работы как злостную прогульщицу, и муж бросит. Ладно, когда?

-Я сейчас за билетами, - он посмотрел на часы. - Приходи к двум.

-Ладно, буду в три.

Сергей Петрович долго слушал телефонные гудки, обдумывая создавшееся положение. Сергей Петрович, изощренный аналитик, то, что называется сухой ум, или светлая голова, вдруг резко нажал пальцами на рычажок и услышал "чик-чирик". Муж нанимает частного агента следить за проделками жены, подытожил любовник-конспиратор. Он поймал себя на том, что совершенно равнодушно произносит, хотя бы и в мыслях, слово "любовник". Мысль делить женщину с кем-то другим, пусть он даже законный супруг, глубоко противоречила его природе, а если взглянуть в недалекое прошлое, то вообще само появление ее казалось невероятным. Он попытался вспомнить себя в более молодом и наивном возрасте. Неужели это было с ним, неужели он был так непримирим, так прямолинеен?! Перед ним возникла еще одна щемящая картина - двое сидят на последней ступеньке лестницы, уходящей в воду, и болтают ногами в теплой, как парное молоко, воде. В сиреневом небе, залитом огнями многомиллионного города, висит полная луна и с высоты наблюдает, как круги от их ног ломают перевернутое изображение старой крепостной стены. Сергей Петрович отогнал юношеское воспоминание, но оно опять явится к нему ночью, когда он, утомленный картежной игрой, уснет в купейном вагоне пассажирского поезда.

А пока он вернулся к дню сегодняшнему, быстренько привел себя в порядок и отправился покупать билет, который позволит осуществить намеченное им мероприятие. Выходя из темного подъезда, он подвергся внезапному нападению яркого солнечного света вкупе с теплым свежим воздухом и не заметил, как вслед за ним увязался сосредоточенный молодой человек. Не заметил он его и позже, когда стоял на перроне наземной станции метро и наслаждался живописными кручами левого берега и трехступенчатой белоснежной колокольней бывшего мужского монастыря, где он прогуливался вчера по аллее, усыпанной багровыми листьями и блестящими орехами. Он думал о том, что лет пятьдесят назад по этой аллее гулял писатель Бездомный, который всю юность прожил в Южном городе, а мечтал жить в столице.

Изнемогая от духоты в железнодорожной кассе, что на улице Основоположника, он не обратил внимания на то, как ненавязчиво разглядывает его гражданин, занявший за ним очередь. Да и потом, на городском рынке, напротив кафедры, покупая цветы, он мог бы легко рассмотреть открытое волевое лицо преследователя, на котором еще не было и следа морщин - этих шрамов борьбы человека с самим собой, впрочем, не было пока и шрамов иного рода.

Домой Сергей Петрович вернулся с букетом и полной сумкой различных вкусных вещей. На пороге его встретила Марта и они обнялись, будто не виделись тысячу лет. В этот день она была внимательнее обычного, не шутила, не смеялась, не называла его Шалопутиком, а только Шалопутом, не приставала к нему с вопросами, где он работает и почему у него, бобыля, целая трехкомнатная квартира, а у них с мужем, ответственным работником, всего две комнаты. Она осторожно заглядывала ему в глаза, пытаясь выведать в них что-либо существенное или определить, правда ли он едет в командировку, а не так просто сбегает от нее подальше. Но в маленьких шалопутных глазках кроме нежности никакой особой информации не содержалось.

Она любила его, потому что он никогда по большому счету не врал, потому что был ласков с ней, потому что она чувствовала, что нужна ему, и наконец еще потому, что Шалопут был человек необыкновенный. Зашивая ему надорванный рукав вельветового костюма, Марта спросила:

-Ты знаешь, что я на работе сказала?

Он вопросительно кивнул.

-Сказала, что необходимо выполнить деловые поручения мужа.

Шалопут нахмурился. Он не любил слушать про мужа, сам никогда не упоминал о нем и ей не позволял насмехаться. Но сегодня, быть может, впервые заговорил о Караулове. Да и то сказать, повод был из рядя вон. Шалопут всячески успокаивал ее, говорил, что все выяснится самым что ни на есть обычным образом. При этом он старательно обходил вопрос о том, кто же Караулова запер в клетке. Видно, не знал ответа.

8


-Хорошенькая, - подытожил наблюдения сцены прощания проницательный человек с тараканьими усами. - Ваша жена?

-Да, - нехотя соврал попутчик, всем своим видом показывая, что не намерен завязывать разговор.

Наконец перрон поплыл вбок, туда, где в грязном оконном пятне таяли провожающие, носильщики, буфеты, напичканные крутыми холодными яйцами в целлулоидных пакетах, лампы дневного света и круглые вокзальные часы марки МЧЗ. Необщительный гражданин облегченно вздохнул, впереди у него - двенадцать часов беззаботной жизни, когда не нужно принимать никаких решений, можно расслабиться, просто глядеть в окно.

Он редко ездил и потому любил это делать. Предпочитал поезд самолету, потому что так дольше, купе - плацкарту , а молчание - разговору. Но ему сегодня явно не повезло. Стоило ему поверить, что его оставили в покое, как над ухом послышалось:

-Мряка.

Гражданин с ненавистью посмотрел на соседа с тараканьими усами, так нагло перевравшего смысл происходящего за окном. На него глядели веселые добродушные глаза.

-Константин, - представился тот и протянул руку.

-А подите вы к черту, Константин, - отослал неразговорчивый и попытался пройти мимо протянутой руки.

-О, веселый попутчик попался, - обрадовался Константин. - Я люблю веселых, от них скорость прямолинейного движения растет.

Веселый гражданин насупился и, пожимая руку, представился:

-Иероним.

-Тот самый? - удивился Константин.

-Тот самый, - подтвердил Иероним.

Супружеская пара, разместившаяся в купе, с испугом наблюдала за необычным знакомством. На купейном столике уже были развернуты бумажные свертки с провизией, и теперь из газет выглядывали коричневые куриные ноги, головки репчатого лука, аппетитные колбасные кольца и бутылочка кефира с блестящей зеленой шапочкой. Все это поедал бледный щуплый парнишка, а его пухленькая розовощекая женушка с обреченной покорностью намазывала, обмакивала, солила и подсовывала новые и новые куски. Когда один гражданин послал другого к черту, кормежка прекратилась и супруги стали напряженно глядеть в коридор. Константин приветливо улыбнулся попутчикам и, показывая на стол, спросил:

-Почему это у вас портрет генерального объедками заплеван?

Супруг побледнел еще сильнее, а супруга приоткрыла розовый ротик, как это делают женщины на картинах Рубенса.

-Приятного вам! - пожелал Константин и захлопнул дверь. - Пойдемте в ресторан, - предложил он тут же Иерониму.

Иерониму понравилась нагловатая веселость гражданина с тараканьими усами и он согласился.

-Вы знаете, кто я? - спросил Константин, допивая ресторанный портвейн. - Я - герой нашего текущего времени, великий комбинатор в своем роде. - Он полез в карман и достал нераспечатанную колоду карт. - Вот новенькая колода, еще не залапанная, не крапленая, в ней тридцать семь карт, тридцать шесть обычных шестерок, семерок, вальтов, в общем, организованное население, я бы даже сказал, некая тайная организация с одним жестоким законом, законом всеобщего битья, а именно: тузы бьют королей, короли, извиняюсь, дам, дамы управляют вальтами, вальты шпыняют десяток, а больше всех достается шестеркам, они даже не пешки, те хоть могут пробиться в ферзи, а шестерки - единственное, чего могут, так это подставить свои голые зады под розги любой вышестоящей инстанции. Имеются, конечно, разные масти, имеются и козыри, везунчики, те, которых вытащили перед игрой и раздали по рукам. Счастье козырей не постоянно. Но есть одна карта в этой колоде волшебная, - Константин цыкнул зубом и подергал себя за правый ус, будто проверяя, хорошо ли он прикреплен, - любимейшая моя карта, называется джокер. Придет такая, сердце сладко замирает. Я его всегда спрячу подальше, за даму какую-нибудь, чтобы партнеры не подглядели. Джокер-то все и решает, потому что он,

извиняюсь за каламбур, вне закона битья, он парит над фатализмом действительной жизни, он тебе и десятка, и туз, великий оборотень, призрак.

Спутник Иеронима разгорячено тряс колодой.

-Вы наверняка не шестерка, - высказал предположение Иероним.

Константин усмехнулся.

-Иронизируете. - Константин махнул рукой и вдруг предложил: - Давай на ты, Ероним, а то я как-то не привык.

Иероним благосклонно пожал плечами.

-Да уж, шестерка - это не по мне, - продолжал обладатель тараканьих усов. - Да и кому захочется? Вот ты, к примеру, тоже стремишься повыше забраться.

-Я в эти игры не играю.

-Как?! - искренне удивился Костя. - Ты что, интеллигент? На сто двадцать живешь?

-Интеллигент? - переспросил Иероним. - Хотелось бы верить. А вот живу нормально.

-Как же так - нормально, а говоришь, не участвуешь, - казалось, Константин даже обиделся. - Так не бывает. Если живешь нормально, значит, кому-то продал душу, значит, этот кто-то хозяин твоей души, а если есть хоть какой-нибудь хозяин, значит, ты раб, хоть на вот столечко, а раб, шестерка. Я вот - строитель.

-Прораб? - съязвил Иероним.

-Нет, снабженец. Я же говорю, герой нашего времени. А ты кто?

-Какая разница, - Иероним опять пожал плечами.

-Ну ладно, не хочешь говорить, не надо. Скажи хоть, куда едешь?

-До Северной.

-О, и я до Северной. У меня там, понимаешь, стройка, - Константин приложил указательный палец к губам и шепотом спросил: - Не слыхал случайно?

-Нет, я давно не был на Северной.

-О-о, секретная штука, понимаешь. Такую прорву денег ухнули, столько бетону пошло, трехмиллионный город можно было построить, ей-богу. Да неужели ты не слышал?

-Я же говорю, десять лет дома не был.

-Десять лет? - переспросил Константин, - Десять лет похоже на срок.

Иероним засмеялся.

-Действительно похоже, хе-хе, действительно срок, только добровольный.

-Вроде как затворничество, - начал догадываться Константин. - Понятно, а говорил, интеллигент. Ладно, за какие же такие грехи ты себя на десять лет обрек? - Константин испытующе посмотрел на попутчика. - Не хочешь говорить. А я скажу, я тебе откровенно скажу: что-то должно произойти. - Последние слова Константин произнес каким-то торжественным шепотом.

-Что должно произойти? - удивился попутчик.

-Ну, сам посуди, если уж мы с тобой, две случайные друг для друга личности, встречаемся непреднамеренно в ресторане, если мы, ничем не обязанные друг другу люди, говорить откровенно отказываемся, значит, народ сильно перепуган. Да, да, сильно народ насторожен друг к дружке. А зря народ пугаться не будет. Если народ насторожился, обязательно чего-нибудь должно произойти. Это же как ревматическая боль, если ноет, то уж точно дождь будет. - Константин разлил остатки портвейна.

-Странный ты человек, Константин, рассуждаешь как старик, а на вид тебе тридцать лет с небольшим.

-Да и ты не старик, гхы, - Константин усмехнулся. - Давай выпьем за наше здоровье, а?

-Давай, тут я целиком с тобой заодно, - весело поддержал Иероним.

-Ну что же, выпьем за наш золотой возраст. Тридцать с небольшим - это возраст Христа. Это, Ероним, самый что ни на есть опасный возраст у мужчины. Да, да, - захмелевший от общения Константин достал длинной рукой плечо попутчика. - Здесь, как раз посередине жизни, на равном удалении от двух бесконечных, как писал Сирин, черных полупространств небытия напрягается человеческий организм одним дурацким вопросом: для чего живешь, если смерть неизбежна и до нее остался промежуток, который ты уже протопал, и ты уже знаешь его натуральную длину? И вот под этим напряжением у человека возникает брожение ума. Он начинает перебирать в своем паршивом мозгу, чего бы такое сотворить несусветное, прежде чем кануть в черное полупространство. И не дай Бог, если человек - дурак беспокойный, он же такого натворить успеет, что потом лет пятьсот расхлебывать остальным придется. Ведь ты, Иероним, наверняка что-то задумал, а? - Константин подморгнул. - Ведь наверняка какую-нибудь дрянь запланировал? А? Ну, не обижайся, чудак-человек, я же так - шучу. Давай, давай, выпьем, старик. - Константин чокнулся с попутчиком и опрокинул одним махом фужер.

Константин резко захмелел. Он вдруг вспомнил, как испугались его строгого намека молодожены в купе.

-А она ничего. Слышь, Ероним, кровь с молоком, нет, ты, скажи, ты видел, какие формы, а? Нет, определенно томление духа в ней имеет место. А он малохольный какой-то, сморчок, похож на агронома. Пойдем, Ероним, посмотрим, чего они там делают.

Когда они вернулись в купе, трапеза окончилась, столик, еще недавно заваленный съестными припасами, был аккуратно вычищен, а супруги сидели друг против друга и разгадывали кроссворд. Жена, уткнувшись в последнюю страничку популярного издания, читала:

-Явление потери памяти, семь букв, третья буква "нэ".

Муж, каждое угаданное слово которого вызывало неподдельное восхищение жены, заметив подвыпивших соседей, занервничал и принялся тереть лоб.

-Склероз, - сказал Константин, нахально усаживаясь рядышком с женой агронома.

-Не подходит - третья буква "нэ", - победно заявил муж.

-Да нет, склероз - это у вас, а в кроссворде - амнезия, - пояснил Константин.

Молоденькая женщина хихикнула, чем заслужила уничтожающий взгляд маленького деспота. Константин усмехнулся, а Иероним с завистью посмотрел на щуплого невзрачного паренька, на его нелегкое счастье любить и ревновать это пухленькое создание. Пройдет лет десять, она располнеет, то, что сейчас кажется пикантным, станет бесформенным, звонкий голосок превратится в монотонный, похожий на пытку скрежет, дети отберут у нее зубы и личные мечты, а муж станет равнодушным укором быстрому ее увяданию. А пока он боготворит ее, каждый взгляд постороннего мужчины воспринимает как попытку посягнуть на самое дорогое, что есть в его серой жизни, каждый невольный благожелательный жест с ее стороны, адресованный не ему, считает грубым, вероломным предательством и Бог его знает чем еще. И все же Иероним чертовски позавидовал этой потерянной вместе с молодостью способности.

-Не обижайтесь, - дружелюбно сказал Константин, - мы с вами, может быть, еще подружимся. Вы, случайно, не агроном?

-Агроном, - процедил, свирепея, муж.

-Вот гражданин, - он показал на Иеронима, - к черту меня послал, и ничего. Лучшие друзья теперь, а уж с агрономами у меня вообще любовь, - он пододвинулся поближе к жене агронома.

Та испуганно посмотрела на мужа и принялась поправлять воротничок халата на ярко обозначенных контурах груди.

-Сыграем в дурачка, - предложил Иероним, которому стало жалко теперь агронома.

Тот, казалось, с благодарностью посмотрел на него. Константин с пониманием ухмыльнулся, распечатал карты и поставил условие:

-Только с джокером.

-С джокером в дурака не играют, - осмелел агроном.

-Извиняюсь, где это записано, что с джокером не играют, а?

Константин настоял на своем, и они раз двадцать сыграли в дурака. Картежная игра раздевает людей, обнажая самые мелкие черты характера. Особенно игра на деньги или на интерес. На этот раз денег никто не проигрывал, но интерес был. Константин решил блеснуть перед женой агронома, которая сама оказалась азартной картежницей, хитрой, ухватистой, по-крестьянски прижимистой в игре. А вот ее чахлый муж был не на высоте. Проиграв кряду несколько партий, занервничал, расстроился, от этого делал еще больше ошибок. Ко всему еще и проклятый джокер, как назло все время попадал к Константину, и тот выдавал его то за козырного туза, то за погонную шестерку, крушил, засыпал, резал, короче, специально оставлял в дураках агронома. При этом он постоянно комментировал действия дурака точными обидными словами. Иероним играл вначале равнодушно, но когда плачевное состояние агронома достигло очевидного уровня, он стал незаметно подыгрывать ему, что однако не изменило хода событий. Агроном сделался дежурным дураком и, когда игра всем надоела и все уже захотели спать, он не шутку разошелся, требуя продолжения. Сыграли еще несколько раз, но результат остался прежним. Кое-как договорились разойтись, и Иероним вышел покурить в тамбур.

За стеклом чернело бессознательное пространство. Так мог бы сказать Человеков, подумал лже-Иероним. Бессознательное, потому что сознание пространства определяется сознанием размещенных в нем людей, а люди сейчас спят. Правда, они могут видеть неподотчетные сны, и черт-те чего может сложиться из двух сотен миллионов снов. Ведь это ж такая прорва страхов и мечтаний!

Он представил себе, как эти мнимые образы шастают по степи, от города к городу, от села к селу, от очага к очагу, совпадая и не совпадая друг с другом, взлетая и проваливаясь с обрывов, тлеют и струятся сизым дымом воспоминаний, образуя то самое пресловутое общее место, называемое душой народа.

-Не помешаю? - Дверь тамбура вдруг открылась, и появилась жена агронома.

-Нет, - сказал лже-Иероним и предложил сигарету.

-Ты шо, я ж не прости-господи какая-нибудь, - отказалась она, а потом сходу заявила: - Ты мужик что надо!

-Почему? - улыбнулся лже-Иероним.

-Я ж видела, как ты моего вытаскивал. А Костя твой дурак.

-Ты ведь сама подъяривала.

-То я, - аргументировала молодушка, - сам знать должен, муж и жена - одна сатана. Молодой он у меня, вот и злой. А мне чем злей, тем милее, так-то. Ну ладно, мужик, кури тут, не накуривайся, а то спать-то вместе, - женщина хихикнула. - Не обижайся на меня, понравился ты мне. Ну, побегу, а то взбеленится мой заморыш.

Женщина ушла, а лже-Иероним закурил новую сигарету и, приткнувшись вплотную к стеклу, еще долго наблюдал за тем, как сквозь черные ветви деревьев, вздрагивая и мерцая, мчится за Северной Короной простодушный Волопас.

9


Следующий шаг Имяреку дается с огромным трудом. Оказывается, уничтожать самому не так-то просто. Нет, речь идет не о жалости или отвращении к виду крови. Кроме того, чтобы наплевать на собственную жалость, необходимо элементарное профессиональное умение. Ведь если убиваешь, значит, оно еще живое, а следовательно, способно двигаться, убегать или, наоборот, сопротивляться. Поэтому важно не спугнуть, не наступить случайно на скрипучую половицу, не задеть что-нибудь на полках, не кашлянуть или чихнуть наконец. Ну, насчет половицы можно не беспокоиться. Координаторную он исходил вдоль и поперек, выучил наизусть все мины и подводные камни. Сначала это было просто занятием от нечего делать. Да, кажется так. Вначале, когда он заболел, когда память превратилась в решето, а окружающий мир покрылся красными и синими кругами, он вообще просто лежал, как будто у него отнялась половина тела. Это время он помнит очень плохо. Появлялись какие-то люди в белых халатах, бодренько хлопали его ладошкой и опускали глаза. Раньше ему казалось - то были его старые закадычные друзья, а теперь кажется, всегда был один и тот же человек, но зачем-то загримированный, то в парике, то на ходулях. После, когда он начал уже выздоравливать, эти разные посетители перестали быть разными и все больше походили на маленького, коренастого, хроменького мужичка с плешивой головкой. Вот тогда он начал ходить по Координаторной взад и вперед - наступило и для него время не действовать, а думать. Нет, ему разрешили писать статьи, даже приносили газеты, вот и радиоприемник поставили. Но писать как раньше он уже не мог и не хотел, газеты, как он выяснил у охранника, были фальшивыми, а радиопередачи заграничных радиостанций усиленно забивались городской глушилкой. Работала, правда, детекторная местная программа и еще было огромное в белый шторах окно Координаторной. Там виднелся кусок крепостной стены, а за стеной первое время что-то грохотало, звенело, рушилось, потом слышались песни и чеканный шаг колонн, потом опять что-то грохотало и даже горело, да так весело и ярко, будто горела бумага, а не стекло и бетон, а со стороны Старой площади по ночам доносилось тоскливое кошачье завывание. Со временем все успокоилось, город затих. Легче стало и ему. Он попросил книг, но не современных, а из прошлого века.

Странное дело - раньше он не любил Неточкина, а обожал Губернатора. Часто противопоставлял их друг другу. Теперь же он в первую очередь попросил Неточкина. Ему хотелось понять, чем живет низовая ячейка и почему в конце все так получилось? Но нужных книг не принесли. Бошка много извинялся, юлил, нагло врал. Говорил, что поскольку Максим Максимыч осудил "Чертей", то в первую очередь они и были признаны вредным произведением и, соответственно, предписаны к изъятию и уничтожению.

-Что ты, уважаемый, удивляешься, как будто слышишь от меня нечто новое? Зачем тебе этот психопат Неточкин? Тебе и так-то вредно думать, а ты еще хочешь переживать. Возьми почитай что-нибудь из современных. "Бетон", например, или эту, как ее, "Красную скрижаль" Прибауткина.

Вот тогда и принялся Имярек ходить по Координаторной взад и вперед, принюхиваться, прислушиваться, где какая половица скрипит да где какая тяжелая вещь под руку попасться может. Конечно, лучше бы ружьишко, Имярек любил охоту, - эх, вскинул бы ружьишко да влет под крыло, кря-кря! Ну, не ружьишко, хотя бы револьвер. Так нет, револьвер как раз у Бошки, а у него - у него всего-то бронзовая обезьянка.

-"И пал на Землю великий холод, - продолжает читать Бошка, - и вышли люди на берег, чтобы увидеть как рушится старый мир. И встал он на трибуну, и сказал: "Жизнь коротка, а земля мала. Час пробил. Я пришел дать вам Небо, я пришел вам дать бессмертие. Вами управляют, скородумающие политиканы. Они внушили вам страшную мысль, будто человечеством движет наемный труд. Серые и бесталанные овладели вами для того, чтобы вашими мозолистыми руками уничтожить любого, способного хоть немного творить или изобретать. Они столкнули лбами полезное и несчастное. Они специально представляют интеллигенцию этакими дурачками в очках, чтобы скрыть то, что известно теперь во всем мире: жизнь на земле двигается мозгами, да, да, прогресс делается мозгами, а не потом и кровью и уж, конечно, не политической борьбой, которая и нужна только для уменьшения численности населения..."

"Что за мелкобуржуазная болтовня? - Имярек потирает висок свободной рукой. - Он издевается надо мной, он сам написал, а теперь издевается. Почему он меня не убил? Почему не приказал своим убийцам-врачам выписать мне последний рецепт?"

-"И ударил мороз и наступило утро, - продолжает Бошка. - И вышли люди на берег, чтобы увидеть своими глазами, как рушится старый мир. И пробил двенадцатый час, грянул выстрел, ударил в землю огонь и опрокинулось небо на город..."

10




Илья Ильич Пригожин был не просто мечтателем, но и вполне реалистом. Он полагал необходимым условием прогресса не только полет фантазии, общие рассуждения, повышение культуры, но и практическое воплощение самых отчаянных проектов в виде муляжей, чертежных схем и уменьшенных моделей. В результате двадцатилетней деятельности его кабинет буквально ломился от всевозможных летательных аппаратов, а точнее, их копий, посредством которых всяк сюда входящий мог представить будущие инструменты захвата космического пространства. По стенам в промежутках между книжными полками висело великое множество плакатов, чертежей и схем. Кроме специальных, поясняющих работу каких-нибудь гравитационно-прямоточных двигателей внутреннего сгорания, здесь были красочные картины будущих невероятных путешествий по далеким таинственным планетам. Выполненные обычной тушью из школьных наборов, они соблазняли пытливый ум тут же бросить земное прозаическое существование и воспарить вслед за изобретателем к иной, полной захватывающих приключений галактической жизни. Илья Ильич Пригожин любил рисовать будущее, и мало того, перенося своих героев на ватман, он воображал себя маленьким гуашевым человечком, бесстрашно ступающим на пыльные тропы великого космоса. Но опять со стороны могло бы показаться, будто он слишком романтическая натура, а на самом деле за всеми этими сказочными проектами скрывалась одна вполне прагматическая задача.

Илья Ильич полагал, что в далеком будущем наука неизбежно достигнет таких сверкающих высот, начиная с которых станет возможным оживление людей, умерших ранее в более темные и неразвитые века. Эта странная идея нашла его еще в студенческие годы и с тех пор беспрерывно владела им, ставя все новые и новые вопросы. Во-первых, грядущее оживление, не отвергаемое фундаментальными законами, превращает смерть человека в нечто похожее на летаргический сон с неизбежным пробуждением в конце. Грубо говоря, будущее оживление возрождает давнюю мечту человечества о загробной жизни, хотя и с предварительным мертвым состоянием. Мысль, противная атеистическому пригожинскому сознанию, чуть было не отвергнутая вначале, но после принятая как вполне безобидная.

Во-вторых, массовое оживление людей неизбежно приведет к катастрофическому росту населения, тем более сильному, чем позже такое оживление начнет действовать. Отсюда возникает вопрос: куда девать такую прорву народу? Здесь-то и обратились любознательные пригожинские очи к синему небу, а точнее, к тому бесцветному пустому пространству, которое угадывается с Земли в ясные темные ночи. Теперь очевидно, что колонизация космоса является самой насущной, не терпящей никакого отлагательства задачей, и Илья Ильич посвящает ее решению все свободное время. Стоит ли говорить, какую искреннюю радость испытал Илья Ильич, узнав о полете первого космонавта! В тот же день он возглавил колонну школьников, к которой чуть позже примкнула прогрессивная часть населения Северной Заставы. Эта колонна с радостными криками "Космос наш!" и "Даешь полет на Марс!" в течение пяти часов маршировала по площади между дворцом и полукруглым государственным домом. С балкона государственного дома участников невиданной по своему энтузиазму манифестации приветствовало местное начальство и, как впоследствии шептали злые языки, кричало: "Даешь полет на Солнце!". Однако головокружение от первых успехов вскоре прошло и жители Северной вернулись к обычной жизни с ее прозаическими заботами. Лишь кучка оторванных от населения мечтателей объединилась под знаменами кружка практического космоплавания. Но ни Пригожин, ни его подопечные не могли быть довольны черепашьими шажками в ближний космос. Даже многодневные, или, как их помпезно объявляли, длительные полеты на орбитальных станциях были не чем иным как бултыханием, притом смешно сказать, в атмосфере Земли. Какой же это полет, заявляли самые рьяные сторонники решительной колонизации, это не полет, это ползанье неуправляемых консервных банок вблизи земной поверхности. Илья Ильич успокаивал отчаявшихся, заверяя, что полет к ближайшим звездам уже стоит на повестке дня в какой-нибудь высокой инстанции. Вспомните, говорил он, разве мы ожидали запуск первого спутника? Немногочисленные соратники Ильи Ильича, школьники младших классов, неопределенно качали головами - ведь многие из них еще и не появились на свет к тому памятному дню.

Однако годы шли дальше, а новейшие космические аппараты в основном осваивали пространство кабинета Ильи Ильича, причем до такой степени, что дальнейшее развитие космической техники на Северной Заставе грозило войти в противоречие с требованиями санитарных норм. Но, видно, нет на свете силы, способной остановить свободное изобретательство, хотя бы и во имя оживления людей в далеком будущем. Тем паче здесь было еще одно, личное обстоятельство, в котором Илья Ильич никому не признавался и которое на самом деле играло важнейшую роль в его исследовательской жизни. Дело в том, что он надеялся не просто на оживление каких-то там незнакомых, возможно, и уважаемых людей, первейшим делом он мечтал - да что там мечтал, он верил с силой, на которую способен только самый темный религиозный фанатик - что наступит тот благословенный час, когда оживленные научным прогрессом, они с Еленой Андреевной снова сойдутся для счастливой жизни.

В последние годы желание быть с Еленой Андреевной становилось все более нестерпимым, не последней причиной чему послужило возрастающее сходство между матерью и дочкой. Соня, в детстве больше похожая на отца, теперь вдруг резко изменилась в сторону Елены Андреевны, особенно некоторыми характерными жестами. Сердце Ильи Ильича на мгновение переставало биться, если он замечал как Соня наклоняет голову, глядя в зеркало, или вдруг за чтением книги поднимет глаза вверх и потянется, заломив за спину руки. Господи, как ему хотелось тут же умереть, чтобы не теряя времени перенестись в царство оживленных людей. Но нет, этого нельзя сделать. Илья Ильич понимал - явись он в далекое будущее, обитатели тех времен тут же спросят его, что сделал он для прогресса, для человечества, для того общего дела, благодаря которому стало возможным пробуждение к жизни. Поэтому жить нужно было до конца, и с пользой.

Когда Соня сообщила ему о своей любви, Илья Ильич вначале обрадовался, все же это счастье, потом загрустил, ему не хотелось оставаться одному, ну а после повеселел, сообразив, что они с Евгением вполне смогут жить все вместе. Он представил, и тут же поделился с дочкой, как через годик-два появится у них внук и Илья Ильич будет его нянчить и воспитывать для будущих космических путешествий. Соня рассмеялась, но к предложению пригласить Евгения в гости отнеслась серьезно.

Визит назначили на ближайшую субботу. Илья Ильич, вернувшись из школы, отложил тетрадки в сторону и принялся помогать Соне. В доме, где давно уже не встречали никаких гостей, завертелась веселая работа, отчего хозяевами овладело чуть ли не праздничное настроение. Только перед самым приходом Евгения Викторовича между отцом и дочерью промелькнула ненастная тучка. Рассказывая о походе на Хлебную улицу, Соня упоминула продавщицу тетю Сашу. Нужно было видеть, как изменился в лице Илья Ильич. Исказившимся, надорванным голосом, чуть-чуть взвизгивая, он начал допытываться, упоминала ли "эта женщина", Елену Андреевну. Соня, озадаченная такой переменой, все рассказала, и про деньги, и про руки, только про свой мимолетный испуг ничего не сказала. "Не смей никогда встречаться с этой женщиной, - кричал Илья Ильич, - эта мерзкая, мерзкая женщина, она все время лжет, она такое может выдумать! Поклянись, что ты с ней не будешь разговаривать!" Соня по-прежнему ничего не понимала и успокоила отца как могла. Однако, успокоив отца, ощутила внутри себя какие-то смутные подозрения. Она вспомнила тот страшный день, когда вернувшись домой из детского садика, они с отцом обнаружили Елену Андреевну, лежащую мертвой на полу в кабинете. Падая, Елена Андреевна своей красивой рукой смахнула с этажерки модель фотонного звездолета и теперь звездолет лежал на полу, раздавленный и смятый неожиданными трагическими обстоятельствами. Через много лет она узнала от отца, что смерть наступила в результате оплошности - Елена Андреевна, учитель химии, подготавливая учебный раствор, отравилась каким-то вредным веществом.

Тяжелые воспоминания прервались приходом Шнитке. Соня встретив его ласковым взглядом, препроводила в кабинет, где оставила вдвоем с отцом, а сама пошла налаживать ужин. Илья Ильич воодушевлено принялся о своих изобретениях, тыкая то в один, то в другой экспонент:

-Вот, обратите внимание, абсолютно необходимая в полете вещь, - Илья Ильич, показывал на подвешенный к потолку старинный угольный утюг. - Посадочный бот для предварительной разведки на планетах с ровным ледяным или снежным покровом. Конечно, в масштабе один к ста. Впрочем, хорош и на планетах с песчаным покрытием и даже с растительным покровом. Основная идея проста до смешного, при очевидных высоких летных характеристиках абсолютно универсален. Особенно хорош для подготовки посадочных полос путем выглаживания рельефа. - Илья Ильич взял утюг за деревянную ручку и показал, как аппарат может работать. Конечно, это был не просто старый поржавевший утюг, это был вычищенный мелким наждаком до блеска, а затем любовно выкрашенный тремя цветами нитрокраски и поименованный сбоку двумя буквами "Е.П." угольный утюг.

-А это, - распаляясь, продолжал Илья Ильич, - космологический звездолет двадцать второго века.

-Космологический? - удивленно спросил Евгений.

-Ну да, он же будет курсировать между отдельными Вселенными. Да-с, голубчик, вроде парома, но принцип совершенно иной. Никаких дырок в пространстве-времени, никакой деритринитации, ведь между Вселенными нет никакого пространства-времени, а есть лишь лживый вакуум. Движение через лживый вакуум происходит путем отрицания отрицания, поэтому и звездолет называется отрицательным скомкывателем лживого вакуума.

Евгений ничего не понимал и, чтобы хоть как-то отреагировать на слова хозяина, прочел вслух надпись на космологическом звездолете: "Е.П".

-Вам не интересно? - вдруг спросил Илья Ильич.

-Честно говоря, я плохо в этом разбираюсь, - промямлил Евгений.

-А зачем же вы ко мне на кружок ходите? - искренне удивился Илья Ильич.

-Меня взволновала ваша идея с оживлением человечества.

-О нет, это не моя идея, это...

-Да, да, я знаю, - опередил Шнитке. - Но вы так увлеченно рассказывали о будущем космическом царстве, что я испугался. -Испугались? - удивился Илья Ильич. - Но почему?

-Я не знаю, я, пэ-право...- Шнитке смущенно потупил взор.

-Ну говорите, говорите, - подбодрил, словно ученика, Илья Ильич.

Евгений как-то жалко улыбнулся и решил все же объяснить: -Не знаю. Я и раньше слышал об этой идее, но не придавал значения. А когда увидел и услышал вас, я испугался. - Шнитке опять замолчал.

-Ну же, ну же, - не выдержал Илья Ильич.

-Я испугался, я подумал: вот человек, который так верит, что готов всю свою жизнь положить. Значит, подумал я, либо эта идея легковесная и никогда не осуществится, и тогда вы, Илья Ильич, просто сумасшедший, - в этот момент Пригожин начал улыбаться. - И мне вдруг стало жалко вас, до того жалко, что я подумал: раз он обманывается и зря верит и надеется, а я знаю, что зря, и молчу, значит, я его обманываю. То есть получается, что я как бы хожу и посмеиваюсь над вами вместо того, чтобы прямо объяснить.

Илья Ильич рассмеялся.

-Ах-ха, я сумасшедший! Соня, Соня, слышишь? - он громко позвал дочь. - Иди сюда, послушай, что он говорит!

Появилась Соня и Илья Ильич взял ее за руку.

-Ты еще не знаешь, что у тебя отец сумасшедший? - еле удерживаясь от смеха, говорил отец. - Сонечка, он просто чудо, он пожалел меня. Представляешь, он сказал, что раз я верю в будущее царство оживленных людей, то я несомненно сумасшедший. Но послушай, это еще полбеды, меня каждый сумасшедшим считает, - Соня, он мучается, что я зря свою жизнь живу, и ему неудобно за меня и жалко. Соня, да он добрая душа, слышишь?

Соня не понимала, радоваться ей или нет, а отец тем временем продолжал восторгаться гостем.

-Да вы знаете, Евгений Викторович, что меня вся Застава за сумасшедшего принимает, кроме нескольких детей, конечно, но ведь никто в глаза ни разу не сказал...

-Папа, - перебила Соня, - ты преувеличиваешь, тебя очень любят и ценят в школе...

-Подожди, подожди, Сонечка. Он чудо, настоящее чудо. Ну, спасибо, пожалели старика, - безо всякой обиды в голосе говорил Илья Ильич. - Нет, какова откровенность! Не смущайтесь, Евгений, мне все это очень по душе. Значит, вы ко мне на кружок из жалости ходили, чтобы поддержать старика?

-Нет, не только, - спохватился Евгений. -Но вы ведь не верите в оживление, а завоевание космических пространств вас не волнует, ведь так?

-Нет, я же не договорил. Я, когда услышал от вас про оживление, подумал: либо вы сээумасшедший, либо и вправду когда-нибудь что-нибудь подобное произойдет. Но если тээак, если в дэалеком будущем всемогущие люди соберут мои блуждающие атомы, как вы выражаетесь, в колбу и вырастят меня заново гидропонным методом, то что же я буду там делать?

-Как что? - удивился Илья Ильич. - Жить будете, дорогой мой Евгений Викторович, жить будете, и я буду жить, и Соня, и все-все люди вместе снова будут жить!

-Все люди? - переспросил Евгений. - Но ведь э-э-это ужасно!

-Что же в этом плохого? - спросила Соня.

Евгений уж собрался было объяснить, но потом вдруг передумал и лишь промямлил:

-Впрочем, может быть.

Возможно, он имел некоторые соображения против загробной жизни, но стеснялся их высказать прямо. Надо сказать, что теперь, и это заметила Соня, он заикался гораздо меньше, чем в начале их знакомства. По-видимому, Евгений все больше и больше обживался на Северной Заставе. Движимый какой-то собственной идеей, он здесь нашел не только подходящие условия существования, но и личный идеал женского сердца.

Соня, чувствуя нежелание гостя вступать в прямые дискуссии с Ильей Ильичем, решила прервать беседу и пригласила всех к столу.

-Сегодня необыкновенное явление произошло, - сказал Евгений, пытаясь оборвать неловкое молчание, установившееся в начале ужина.

-Явление? Необычное? - удивилась Соня.

Она прекрасно знала, что на Северной Заставе уже лет сто никто не наблюдал никаких необычных явлений.

-Да, над овощной базой, - подтвердил Евгений.

-Над овощной? - теперь встрепенулся Илья Ильич. - Какая еще база?

Надо сказать, что сам Илья Ильич видел - стройка за рекой мало похожа на строительство космодрома, уж слишком близко к городу располагался непонятный объект. Но все же он надеялся на что-либо в этом роде и совершенно не мог согласиться с глупой идеей овощной базы. Правда, безусые солдатики из строительного батальона, которые уплывали на самодельных плотах в самоволку на левый берег, изрядно подвыпивши, рассказывали своим подругам, что именно здесь, под Северной Заставой, будет храниться стратегический запас государственного зерна.

-Пэ-право, извините, - Евгений вспомнил рассказы Сони о гипотезе отца. - Люди так называют стройку за рекой.

-Папа, ну подожди, пусть Евгений расскажет.

-Да, над этой самой стройкой произошел птичий переполох, - продолжил Евгений. - Сээейчас я по порядку. Как раз обед кончился, я стал счета сортировать и вдруг замечаю - в комнате потемнело, будто кто-то взял да и накинул черный платок на сберегательную кассу. Мэ-мне страшно стало, я один, дверь открыта, и темнота кромешная. Знаете, резко так потемнело, летом так бывает, туча наползет внезапно, а потом как громыхнет. Я к окну, смотрю, а над головой низко-низко, чуть не задевая крышу, летят - главное, совершенно молча - тысячи ворон. Одной стаей, в одну сторону, одним черным крылом. Я еще подумал: что они, с ума сэ-сошли, в стаи собираться? На юг, что ли, подались? Выбежал на улицу, а туче этой конца не видно, точно одно крыло черное летит. Но насчет края невидимого - это я соврал, это от страха мне показалось вначале. Я, знаете ли, очень боюсь ворон. - Евгений смутился.

Илья Ильич слушал сгорая от нетерпения.

-Наконец я увидел, куда стремится воронья туча. Полетела стая на правый берег, закружила словно торнадо вокруг мачты. Будто какая-то, не слышная мне музыка управляет каждой особью, и каждая особь вычерчивает в пространстве зигзаг. Тысячи траекторий, тысячи летящих организмов, и все вместе - ровный, неизменный во времени вихрь. - Евгений говорил так, будто сейчас, здесь, над столом, покрытым вязаной скатертью, он видит то, что поразило его днем. - Ну, а пээотом заведующая пришла. Только вечером, когда шел с работы, я заметил, красные огни на мачте мерцают, будто что-то их время от времени закрывает. Может быть, и сейчас кружат?

Илья Ильич тут же сорвался с места, забежал в кабинет, взял подзорную трубу и полез на чердак. В сером вечернем тумане были видны летающие и явно непрозрачные предметы. Они время от времени мелькали в поле зрения, затмевая красные сигнальные огни таинственной конструкции. Илья Ильич обрадовался. Таково было свойство его души, всякий жизненный факт он подчинял своему делу. Вернувшись в Сонину комнату, он не сел сразу за стол, а подошел к их свадебному с Еленой Андреевной портрету, посмотрел в него, шевеля губами, потом повернулся к молодым людям и радостно объявил:

-Летают, черти!

-Ну и что? - возмутилась Соня.

-Как что? Да ведь это же признак!

-Признак чего? - Ей показалось, что папа со своим космодромом выглядит сейчас слишком глупо, и она решила его осадить.

-Сонечка, ну как ты не понимаешь, человечество не может вечно жить в колыбели!

-Да причем здесь колыбель? Говорят же тебе - зернохранилище. Зерно рассыпали, понимаешь, вот птицы и слетелись. А много так потому, что время голодное, осень.

-Да, осень для животных очень голодное время, - подтвердил Евгений. - Все, что выросло по полям да по долам съестного, люди соберут и попрячут по амбарам, вот птицы и голодают.

В присутствии постороннего человека, Илья Ильич не желал так просто сдавать своих позиций. Он уже собрался развернуть перед молодыми людьми весь фронт потаенных аргументов в защиту космического взгляда на вороний съезд, как вдруг в доме что-то громко ухнуло, резко и глухо, а затем весело зазвенело и так же быстро, как началось, затихло. Пригожины оцепенели, а Евгений выронил вилку из рук. Несколько мгновений, пока длилась пугающая пауза, казалось, что где-то рядом с их домом перевернулась машина, груженная пустой стеклотарой. Но когда из-за стены послышался леденящий душу женский крик, Илья Ильич облегченно вздохнул.

-Фу ты, каналья, напугал. Опять сосед буйствует. Ну, слава Богу, я уже Бог знает что подумал. Ну-ну, - успокоил Илья Ильич Евгения, - ничего страшного, это наш сосед Афанасьич буянит.

Тем временем женский крик не прерывался, но наоборот трагически крепчал.

-Мэ-может быть, что-нибудь нужно предпринять? - робко спросил Евгений.

-Нет, ни в коем случае нельзя вмешиваться. Только хуже будет, - разъяснил Илья Ильич.

Шнитке вопросительно посмотрел на Соню. Та утвердительно кивнула головой.

-У них никогда до рукоприкладства не доходит. Но ругаются крепко, могут и опрокинуть что-нибудь. Я уж изучил Афанасьича, это с виду бугай, а в сущности душа у него детская. - За стенкой опять что-то громыхнуло. - Он ведь пальцем мушки не обидит. Но сквернослов отчаянный, право, иногда такое завернет, что просто стыдно становится. Я его доподлинно изучил, ребенок, сущий ребенок.

-Отвратительный человек, - Соня перебила отца. - Ненавижу, ненавижу. Как только таких людей земля носит, а? Зачем они на свете живут? Ведь он жену мучает каждый вечер. - Соня напряженно прислушивалась. Но, кажется, крик прекратился. - Ненавижу.

-Соня, - укоризненно начал Илья Ильич, - ты не можешь судить его. Он не виноват, что пьет, он слабый человек, это да, но не виноват. Что же делать, если не развитая эпоха? Пьянство - это болезнь талантливых людей.

Соня поморщилась, а Евгений удивленно спросил, как это может быть.

-Да-да, именно талантливых. Именно от таланта и ума и пьют. Дурак пить не будет.

-Парадоксально! - воскликнул Евгений.

-Ни в коем случае. Пьянство - болезнь несчастливого таланта. Ведь пьют потому, что нет того счастья, которого заслуживают. Человек недалекий, без фантазии и ума, никогда не поймет да и не представит истинного счастья жизни, которое он мог бы иметь, а не имеет, а следовательно, и расстраиваться не будет. Такой и будет доволен и скучной работой, и скучной женой, и еще каким-нибудь скучным занятием, собиранием марок, например, или игрой в шахматы. Другое дело - человек оригинальный, с идеями. Не имея условий для развития, он горько страдает, ему физически больно, что жизнь, полная невероятных приключений и удовольствий, проживается кем-то другим вместо него, а быть может, и за счет него. Вот взять хотя бы Афанасьича, ведь он чудо какой враль, вы бы поговорили с ним, Евгений. А как он на гармони в молодости играл! Свою музыку сочинял, я еще застал то время, когда он по трезвому состоянию нет-нет да и затянет, до того оригинальное, в смысле, что свое, до того настоящее, что просто диву даешься, какой ум пропадает. Правда, мало кто это понимал, может, оттого и запил, бедняга.

-Бедняга! - зло повторила Соня.

-Нет, нет, Соня, Илья Ильич прав, - разволновался Евгений. - Вот и мой пример ему на руку. Я вполне серая личность, работа у меня, смешно сказать, какая обычная, интересы скучные, и не пью, и не буяню. Правда, марок не собираю.

-Браво, браво, - Соня благодарно посмотрела на Евгения.

-Что вы, дорогой Евгений Викторович, я вовсе не имел вас в виду. Я же в общем смысле, я ведь не закон открыл, а так, правило. В среднем, так сказать. Да и жены у вас скучной пока нету. - Илья Ильич улыбнулся. - И кроме того, я думаю, не каждый вот так вот запросто бросит столичную жизнь и уедет в тьму-таракань. Здесь определенная загадка. Нет, нет, - заметив попытку Евгения протестовать, перебил Илья Ильич, - я знаю ваши мысли, мне Соня рассказывала, вы противопоставляете себя прогрессу технической мысли. Однако, согласитесь, одной абстрактной идеи недостаточно, чтобы вот так вот жизнь свою сломать в новое русло, наверняка был какой-нибудь эмпирический фактик, а? Что же вы молчите, Евгений Викторович? Вы извините, я как посторонний человек, конечно, не имею права вторгаться.

Соня многозначительно посмотрела на Евгения, но видя, что тот никак не может собраться с духом, решилась сама:

-Папа, мы с Евгением сегодня подали заявление в загс.

Так, в суматохе и довольно бестолково, свершилось главное событие вечера. Илья Ильич был поставлен перед фактом, столь неожиданным, сколь и приятным. Будучи передовым человеком своего времени, он не стал кукситься, а сходу обрадовался, и по такому случаю достал бутылку шампанского, приготовленного к Новому году. Потом все увлеченно принялись строить проекты будущей жизни, и здесь Илья Ильич был непревзойденным мастером. Он решил, что Евгению, как только они с Соней оформят свои отношения, необходимо тут же переехать к ним. И тут же начал воображать, как заживут они под одной крышей, весело и дружно, как они будут собираться по вечерам и вести интересные разговоры, и они еще поспорят с Евгением, ох, как поспорят по принципиальным вопросам. А после, захмелев от счастья нарисованной картины, со слезами радости благословлял, приговаривая: "Как была бы счастлива Елена Андреевна!"

11


Ранним воскресным утром на черные улицы Северной Заставы падал первый настоящий снег. Ночью подморозило, и снег невредимо ложился на окаменевшие следы горожан, скрывая вчерашние маршруты их путешествий. Когда к перрону местного вокзала подошел пассажирский поезд, удивленные зимним пейзажем гости города, торопливо доставая из чемоданов шапки и шарфы, смешно поглядывали в окна. Собственно, приезжих было двое. Едва они сошли с подножки, поезд тронулся и вскоре растворился в заснеженном горизонте. Один из приезжих что-то сказал попутчику, затем повернулся и быстро пошел прочь. Однако если бы кто-нибудь захотел незаметно проследить за его маршрутом, легче всего это можно было сделать именно сейчас. Каждым своим шагом прибывший гражданин разрушал девственную чистоту снежного покрова и, словно неумелый преступник, оставлял красноречивые следы.

Пришелец шел уверенным шагом, будто он шагал здесь вчера, а не десять лет назад. И не удивительно. Ведь за десять лет ничего не изменилось. Здесь он провел все свое детство и отрочество. Потом уехал учиться в университет. Бывал наездами в каникулы, а после распределения в Южный город перестал вообще приезжать. Но в мыслях часто возвращался сюда, как в мыслях часто возвращаются в детство. Любил ли он этот город? Наверное. Во всяком случае, в молодости много мечтал о том, как однажды вернется на Северную всенародно известным человеком и осветит присутствием глухой провинциализм затерянной родины. Сейчас он усмехнулся юношеским мечтам. Все получилось не так. Город встретил его не цветами и маршами, а сонной пустотой ноябрьского утра. Наверное, и дома все спят еще, подумал он и улыбнулся. Вряд ли кто-либо из его знакомых знал эту улыбку. Да, эта улыбка была не для посторонних, слишком дорого она стоила, слишком много сил он положил на нее. Улыбнувшись таким образом, любой из нас вопреки здравому смыслу мог бы спокойно полетать или подвигать материальными предметами на расстоянии, в общем, сотворить какое-нибудь чудо.

На центральной площади он остановился и осмотрелся вокруг. Ему показалось, что площадь раньше была значительно шире и что расстояние от старого дворца до полукруглого государственного дома, украшенного сейчас знаменами, было раза в два больше. Но вскоре он понял, что это обман зрения. Так перед представлением маленькой кажется пустая арена цирка и зрителям, не верится, что на этом крохотном пятачке вообще возможно какое-либо действие, тем более какая-нибудь массовая сцена с десятками гимнастов, иллюзионистов, жонглеров и клоунов. Но проходит несколько минут, оживает оркестр, звучат фанфары и арена волшебным образом превращается в огромное пространство, легко вмещающее целый мир, увлекательный, смешной и жестокий. И мы уже удивляемся собственной непрозорливости, нерасторопности и консерватизму своего воображения, неспособности понять истинный объем пустого пространства.

Чтобы проверить свои ощущения, гражданин сделал, казалось, совсем невероятное. Он вернулся обратно к арке государственного дома, у третьего окна уперся пяткой и считая шаги, пересек площадь по центру, чуть обогнув колонну, и на двести шестьдесят пятом шаге уперся носком в бордюр у зеленой стены дворца-музея.

Тихо было на центральной площади. А наверняка, если бы кто-нибудь со стороны видел странные действия взрослого человека, он бы уж не выдержал и громко расхохотался. А между тем человеку вполне простительно впадать в детство, если только никто этого не заметит.

Завершив обмер центральной площади, странный гражданин обогнул слева музей города, постоял на берегу Темной, глядя на далекую ажурную ферму и отправился к родительскому дому.

Внезапное появление сына произвело невообразимый переполох. Дверь открыла мама. Вскрикнув от неожиданности, она схватилась за сердце и молча опустилась на табуретку в сенях.

-Сережка, - придя в себя, произнесла она. - Как снег на голову...

Потом, всхлипывая, приподнялась и положила руки на грудь сыну. Появился отец, в переднике, с большим столовым ножом в руке - видно, кашеварил, - и тут же присоединился ко всеобщему всхлипыванию и причитанию. Так постояли немного, потом прошли в большую проходную комнату и вдруг, не зная, что дальше говорить, замолчали. Здесь, на свету, родители обнаружили, как изменился за десять лет их сын, сколько чужого, незнакомого в нем появилось, и от этого они, малограмотные люди, сразу вспомнили, как далеко отделен он от них высшим образованием. Сергей понял это и смутился, потому что хотел бы сразу поставить себя рядом с ними, объяснить, что никакой он там не особенный ученый, и что ученость сама по себе ничего не значит, а что ценится только талант, который не зависит от образования. Однако объяснять такое глупо, и от этого он тоже молчал. Наконец на кухне что-то зашипело, все заохали, начали хвататься за голову, незлобно браниться, и так сообразили, что первым делом нужно с дороги позавтракать.

К завтраку отец намял картошки, заправленной шкворчащим салом, принес из погреба огурчиков соленых, а мать достала из специального секретера, запираемого ею на ключ, бутылку водки - нарочно держала в тайне, ждала, когда приедет погостить ее Сережка. Когда возникла надобность в рюмках, мать зло посмотрела на отца и, махнув рукой, пошла за гранеными стаканчиками на кухню.

За завтраком кое-как разговорились. Из скупых материнских рассказов понемногу вырисовывалась однообразная атмосфера здешней почти что сельской жизни. Мать говорила о том, что жизнь ихняя неуклонно дорожает, что в магазине купить, в общем, нечего, а на базаре дорого, да и на базаре уже нет того разнообразия, что было десять лет назад, правда, они со своей пенсией кроме картошки там ничего не приобретают, но, слава Богу, есть огород, и этим летом она закрутила много банок смородины, и огурцы у них свои, а вот помидоры не вызревают, не хватает солнца. Но в общем она не жаловалась, живы и ладно, спасибо за его сыновью заботу, за переводы. Сергей, хоть и нерегулярно, а нет-нет и посылал на родину денег. Деньги эти мать не тратила, а все собирала на книжку в сберкассе, и сейчас в этом призналась. Сын расстроился, зря он себя успокаивал своими переводами. Потом мать рассказывала про знакомых и родственников. Сергей почти никого не помнил, но делал вид, что очень интересуется. Правда, одного таки вспомнил. Мать рассказала, что его друг детства, Юрка, сидит давно в тюрьме за ограбление в пьяном виде с тяжелыми увечьями. Начала рассказывать о школьных друзьях, но сын не проявил особого интереса к их судьбе. Сергей не любил всего, что было связано со школой. Несмотря на явные способности, с учителями был всегда на ножах, потому что не терпел принуждения даже в легкой форме.

Здесь проявилось особое, свойственное их семье самомнение, своеобразный семейный эгоизм. Дети в этой семье - а у Сергея еще был старший брат, Александр, - были о себе очень высокого мнения. Причем не только лично, но и друг о друге. В этом и состоит семейный эгоизм. Например, Сергей считал брата лучшим из лучших людей на свете, любил его беззаветно, с такой силой, как в будущем, наверное, уже не любил никого. И Александр боготворил младшего брата, за его оскорбление мог убить кого угодно, о чем, кстати, часто заявлял. Возможно, здесь была виновата мать, которая была глубоко уверена, что ее сыновья станут в будущем выдающимися личностями, а возможно, здесь сказывались какие-нибудь шальные гены по отцовской линии, проистекавшей от каких-то древних бояр. Так по крайней мере утверждал отец, ссылаясь на свою сестру, актрису одного провинциального театра, дотошную исследовательницу их генеалогического древа.

Как бы там ни было, в рамках Северной Заставы старший брат Александр выглядел несомненно величиной. Местная шантрапа признавала в нем первостатейного лидера, о чем свидетельствовала кличка Гарибальди. Кажется, он сам придумал себе это героическое имя и вполне его оправдывал беспримерным мужеством и великодушием. Но он не был в обычном смысле королем. Он был выше шантрапы, он был вне ее. У него был свой узкий круг друзей, что-то вроде джаз-банды, объединившейся вначале на почве музыки, а после разлетевшейся по разным концам света в поисках творческой жизни.

Александр играл на нескольких инструментах, прилично рисовал, увлекался точными науками, кстати, лично был знаком с Ильей Ильичем Пригожиным и после отвел своего меньшего брата к нему в кружок. Так, запустив Сергея на орбиту научных интересов, Александр вскоре покинул малую родину и осел в Южном.

Сергей часто вспоминал брата. Но с каждым годом думы о нем становились все чернее и чернее. До него доходили слухи, через письма и рассказы, о том, что все попытки обеспечить свободное творчество терпели крах. Шли годы, а брат все больше и больше погрязал в каких-то темных делах, все больше пил. Столкнувшись с жизнью свободных предпринимателей, шабашников, фарцовщиков, спекулянтов, Александр, вынужденный жить по их волчьим законам, постепенно превращался из романтического Гарибальди в пьянчужку, шута и растяпу. Заработав за лето тысяч десять, он приезжал в Южный город, где женился и развелся, тут же подвергался осаде алчных друзей, ненасытных женщин и просто мошенников. Недели две-три продолжались страшные, с пьянством и побоями, с развратом и приводами в милицию, беспросветные кутежи. В результате он спускал все свои деньги, и более того, влезал в новые, с унизительными процентами, многотысячные долги. Короче, Александр катился безо всякого трения куда-то вниз, где обитают люди с простыми жизненными запросами - выпить и опохмелиться.

Сергей не зря сейчас вспоминал горькое падение Александра. Вот уже несколько минут, как мать перешла к разговору о старшем сыне. Мама больше любила Александра. Сергей давно догадывался об этом. Вначале переживал, даже плакал по ночам от страшной мысли, что мама, быть может, вообще его не любит, а только делает вид, но позже свыкся с положением, ведь он и сам любил брата, ведь не зря из нескольких возможных городов он при распределении выбрал именно Южный город. Да, он рассчитывал, что будучи рядом, спасет брата, но не тут-то было. Старший брат практически не бывал в городе, а если бывал, то в пьяном виде.

Тем временем мать заплакала. Она всегда плакала, когда вспоминала несчастного Александра. Отец, который до этого в основном молчал и попивал водочку, потихоньку захмелел и начал оживать:

-Сволочи, замордовали человека! - отец с ожесточением рванул остатки волос на покрасневшей лысой голове. - Слышь, сынок, нет Сашки, замордовали гады!

Мать всплеснула руками.

-Успел уже, нализался. Господи, что мне с тобой делать. Замордовали, да ты и замордовал, своим пьянством, от тебя и стал алкоголик.

-Кто алкоголик? - возмутился отец.

-Да ты, паразит, набрался уже, не мог потерпеть, сын приехал, поговорили бы хоть, - мать разрыдалась.

Сергей даже оторопел от неожиданной перемены отца. Вдруг нахлынула уже позабытая за десять лет, а теперь опять полностью ожившая беспросветная, безысходная атмосфера пропитанного пьянством родительского очага. Он встал и попытался успокоить мать.

-У, мирихлюндия, - зло сказал отец. - Ишь, чего придумала, на меня Серегу списать, слышь, чего придумала. Вон посмотри, мой сын, академик, капли в рот не берет, это что - не мой сын, что ли? А? Сашка, ты мой сын или нет?

Сергей не стал поправлять отца. Сколько он себя помнил, отец постоянно путал имена сыновей. Не оттого, что не отличал, а просто не различал их имен. Мать же страшно этого не любила.

-Так и помрет, не разобрав разницы между детьми.

Упоминание о смерти действовало на старика однозначно.

-А-а! Ждете, когда я подохну, гады, кровопийцы. Вы сами подохнете, не дождетесь, паразиты.

Отец приподнялся. Назревал скандал. Нужно было развести враждующие стороны. Сергей наклонился к матери и шепнул на ухо:

-Мама, ты уйди, я его успокою.

-Что вы там шушукаетесь, иждивенцы? - не унимался отец.

Мать резко встала и вышла, а Сергей перехватил в свои объятия отца, попытавшегося остановить ее. Это было не так-то просто сделать. Все свои сто пять килограммов отец обрушил на сына и они оба закачались, выбирая направление падения. Вдруг отец вспомнил о недопитой бутылке и потащил сына к столу.

-Давай, сынок, выпьем, дорогой. Ты не обижайся на мать, ее тоже понять можно. - Отец разливал водку. - Ей тоже не сладко. Ну давай, давай, выпей с отцом.

Они выпили и одинаково скорчили рожи. -Видишь, Сашка, сынок, мы тут гнием, подыхаем. Мы тут все провонялись в этом болоте. Ты не стесняйся тут с нами, мы тут на обочине исторического процесса, у нас тут ни будущего, ни прошлого, один настоящий вонючий момент. - Отец проглотил огурец, вытер пальцы подмышкой и, чуть наклонившись, шепотом спросил: - Правда, что ты засекреченный?

Сергей мотнул головой.

-Тсс-с-с, - отец оглянулся по сторонам. - Бомбу делаешь? Молчи, молчи, - отец вдруг испугался своего вопроса. - Знаю, делаешь. А какую же, интересно, бомбу?

-Да зачем тебе бомба? - усмехнулся сын.

-Смеешься сукин сын, не хочешь разговаривать, а я ведь должен знать, для чего я тебя, подлеца, родил на свет божий. Я ж тебя, подлеца, воспитал, образование дал, а общаться ты со мной не хочешь, общаться ты пойдешь к своему разлюбезному звездоплюю, этому очкарику, велосипедисту своему разлюбезному, а с нами, портянками, разговаривать не будешь, мы же темные пролетарии.

Сергей запротестовал, но отец не обращал на него внимания.

-Ладно, не хочешь про бомбу, не рассказывай. Но вот ты, такой умный, образованный, объясни мне, старому дураку, отчего ваша наука развивается, а моя жизнь становится все глупее и глупее? А? Не знаешь? То-то. И твой ненаглядный Пирожин ни хрена не знает. - Отец осклабился, он специально перевирал фамилию Ильи Ильича. - Ну погоди, погоди обижаться, давай выпьем. У меня тут есть еще заначка.

Сергей попытался отговорить отца, но тот все-таки пошел в чулан и достал оттуда початую бутылку портвейна.

-Слушай, сынок, а у Пирожиных-то дочка подросла - загляденье!

-Какая дочка? - удивился Сергей.

-Ну как же, Сонька. Помнишь, бегала сопливая такая, ну а теперь, я скажу, очень-очень. Правда, к ней немец ходит, бухгалтер, но мужик тухлый. И она тоже немного не в себе, библиотекарша, но вообще баба что надо. Сгниет она тут со своим отцом блаженным. Да ты не обижайся за него, я же наоборот, я же понимаю: кому водка жить помогает, а кому байки разные космические. Только не люблю я твоего Пирожина, ведь ты знаешь, что он тут мне сказал, - отец принялся наливать Сергею, но тот отказался. Тогда отец, не разливая, тут же из горлышка выпил остаток. - Он сказал: ты, Афанасьич, так пьешь потому, что смерти не боишься.

Сергей удивленно посмотрел на отца.

-Так и говорит, собака. А я возражаю, как же я смерти не боюсь, если я о ней даже думать, и то не решаюсь. А он говорит, то-то и оно, что не решаешься. Вот и выходит, что боишься смерти ты не так. Как это не так, спрашиваю я его. А он, книжный червь, не отвечает, а наоборот, напирает: ведь ты, Афанасич, думаешь, что после смерти уже ничего не будет. Конечно, пропасть, подтверждаю я, бездна.

-Бездна? - будто не услышав, переспросил Сергей.

-Ну да, она самая, говорю. Бездна. Ну, не загробная же жизнь и не страшный суд. С этим мы, слава Богу, покончили, говорю я. А он говорит: вот и выходит, не боишься, что к ответу привлекут за твою прожитую жизнь, выходит, ты и смерти не боишься. Я, конечно, заподозрил, не имеет ли он каких-нибудь новых сведений на этот счет. И точно. Тут-то он выдал про заживление. Говорит, технически осуществимо в будущем. Слышь, Сашка, чего придумал? - Отец испытующе посмотрел на сына. - Неужто вправду такое уродство в будущем сделают? Что твоя наука говорит по этому поводу?

-Серьезная наука этим не занимается, - успокоил Сергей отца.

-Ну, слава Богу. А то, понимаешь, обман трудящихся масс получается. Вначале обнадежили, мол, никакого Бога нету, ну, мы и расслабились. А теперь получается, опять загробная жизнь вдали замаячила. Чего ж вы раньше тогда не предупредили? А? А теперь что я со своей паршивой биографией буду делать в вашем светлом будущем? Э, да ты врешь, собака, откуда ты можешь знать, что дальше в науке произойдет. Ты не думай, что я дурак. Вдруг и вправду оживят меня и какая-нибудь, едри ее комиссия начнет меня проверять. Ну, что ты молчишь?

Заметив, что отец стал уже поклевывать носом, Сергей решил не возбуждать его своими идеями, а дать спокойно заснуть. Он прекрасно помнил, что не встречая сопротивления, отец быстро впадает в сонное состояние, будто в нем живет какой-то бес сопротивления, который, если действует, так только вопреки, а если не получается найти преград, то засыпает. Это простое свойство Афанасьича делало его в принципе податливейшим существом, и Сергей всегда удивлялся, неужели мать не видит этого, неужели не замечает, что стоит только промолчать, согласиться и не ответить, как тут же прекратилась бы любая ссора. Так нет, вся их совместная жизнь была непрерывной тяжелой цепью раздоров и конфликтов с очень редкими передышками, похожими больше на затишье перед бурей, нежели на счастливые минутки, как их называл Афанасьич, когда подлизывался к жене.

Теперь Афанасьич заснул среди посуды, а его сын пошел посмотреть, что делает мать. Мать вынесла ковровые дорожки на двор и отбивает их высохшей яблоневой веткой. Сергей вернулся и в спокойной обстановке принялся изучать следы далекого времени. Теперь он обнаружил сервант с треснувшим стеклом и совершенно пустыми полками. Именно его Афанасьич вчера опрокинул от отчаяния на пол. Мать любила хрустальную посуду и годами, по крохам, собирала выставку для серванта. По стенам висели две картины Александра. На одной был изображен довольно банальный романтический сюжет: голый человек, расправив тонкие руки, бежит навстречу восходящему солнцу. Картина была написана яркими расплавленными красками. Жирные мазки дополнительных цветов громоздились один на другой, и от этого весь мир, казалось, находился вблизи точки плавления. На другой картине, написанной сухим тонким слоем, тот же голый человек замерзал на заброшенном грязном дворе какого-то старого города. Александр когда-то задумал триптих и вроде бы написал и третью картину, но вначале никому ее не показывал, а потом, кажется, продал или потерял.

-Ну что, уснул паразит, - сказала мать, заходя в комнату. - Видишь, и с сыном-то по-человечески не поговорил. - Мать изучающе посмотрела на сына. - Пойди погуляй, что ли. К Пригожиным сходи, он часто про тебя спрашивал, интересовался. Пойди, пойди, у нас тут скучно.

Мать повернулась и ее узенькие плечи задрожали. Сергей подошел и неуклюже обнял мать.

-Ничего, ничего. Иди погуляй, - сказала мать, чуть отстраняясь от сына и всем своим видом показывая, что у нее много дел и чтоб он ей тут не мешал.

12


Часа в четыре Соня в сопровождении Евгения возвращалась из библиотеки домой. На ее обычно бледном лице играл легкий румянец - следствие морозного воздуха и оживленной дискуссии о смысле пьес Доктора. Они принципиально разошлись в этом вопросе. Евгений утверждал, что Доктор вовсе не добрый, а наоборот, слишком жестокий писатель. Для кого он писал? - спрашивал Шнитке. Для, так называемых, сильных людей, а обычному человеку от этих пьес только удавиться. А почему? Потому что он неправильно изображал простую жизнь, точнее, он чертовски верно ее изображал, но не с теми героями.

-Заметьте, Соня, - говорил Шнитке, - живут ни ради чего, и это очень верно, но все они, живя просто так, много рассуждают о том, как следовало бы жить, как следовало бы чего-нибудь эдакое сотворить - или мужикам волю дать, или народ образовывать, а то, не дай Бог, возглавить какую-нибудь борьбу за счастье. Ну и, конечно, с такими деятельными мыслями они ничего абсолютно не делают и только незаметно проживают свою жизнь, и от этого мучаются, стреляются, ревнуют, изменяют и еще Бог знает, чего только не совершают. Какая же мораль у него получается? Нужно, мол, не говорить, а действовать, не теряя ни минуты, а непременно, наоборот, их копить, убыстряя скорость добрых дел. А простая, так называемая пассивная жизнь признается низкой, серой, бездарной! Сонечка, да ведь так получается, что большинство людей зря живут! Но ведь это же глупость. В чем же у него ошибка получается? А в том, что он подставляет совсем не тех героев. Условия он выбирает правильные, а герои не те, вот и конфликт.

Соня не понимала, почему герои неправильные, и Евгений, естественно, объяснял. -Ну, положим, сельская местность с так называемым скучным пейзажем, с коровой, с петухами, с однообразными опостылевшими лицами, с не очень интересной фельдшерской работой, с пьянством, невежеством, короче, с полным провинциальным набором. И вот в этот пейзаж он помещает людей особого склада, людей с мечтами, людей с теоретическими идеями активного творения счастья. Естественно, происходит коллизия и полная драма. Отчего? А помести он сюда человека, тонко чувствующего окружающий мир, человека, понимающего малейшее движение природы - то ли это ветка покачнется не ветру, то ли кусочек грязи полетит с обода колеса телеги, то ли знакомый мужик почешет себе косматую бороду или просто закашляет - да ведь такому человеку, Сонечка, только и радоваться, только и жить. Конечно, это не каждый сможет понять, для этого надо знать, какая она вокруг огромная и мертвая, наша Вселенная, какая почетная вследствие этого ответственность лежит на каждом живом существе, от самого маленького муравья до человека. Ответственность огромная, потому что даже простейшее, обычнейшее действие, которое ежеминутно совершает любой живой организм, является уникальнейшим, - нигде, понимаете, Сонечка, совсем нигде неповторимым, - явлением материи.

Соне очень понравились последние слова Евгения, но она решила так просто не сдаваться. Она спросила, каково же место в жизни людей активных, людей с талантом преобразования. Ведь и сам Доктор беспокойный был человек, статьи писал, пьесы ставил, куда-то звал людей. Евгений как-то занервничал и, заикаясь, сказал:

-Это, Сонечка, их ошибка. Это у них от незнания мира, а вот пэ-познают мир и успокоятся.

У калитки Соня пригласила Евгения в дом, но Евгений отказался и, прежде чем уйти, вдруг сказал:

-Соня, а вы заметили, что в городе не осталось ни одной вороны?

-Поэтому вы такой сегодня разговорчивый, - рассмеялась Соня и поцеловала на прощанье в щеку своего суженого.

Потом она проводила его взглядом до конца улицы. Когда Шнитке исчез, во мраке послышалось грозное рычание. Соня узнала соседского пса и, оглянувшись, заметила на противоположной стороне улицы незнакомого мужчину, который тут же повернулся и быстро пошел прочь. Подчиняясь какому-то необъяснимому порыву, она пересекла улицу и начала разглядывать то место, где только что стоял мужчина. Снег был гладко вытоптан, будто здесь стояли несколько часов кряду. Подивившись больше своему исследовательскому порыву, чем странному явлению, она пошла домой.

Ничего не подозревая, с легким сердцем, с какой-то веселой песенкой на устах Соня заглянула в кабинет к отцу и здесь обнаружила Илью Ильича, увлеченно беседовавшего с незнакомым человеком. Незнакомец непринужденно сидел на подлокотнике кресла, весело поглядывал маленькими смешливыми глазками на хозяина и играл сочным коричневым каштаном, то и дело подбрасывая его левой рукой. Илья Ильич ходил вокруг гостя, напряженно потирая руки и восклицая:

-Чертовски забавно, чертовски забавно!..

Незнакомец первым заметил Соню. Блестящий, кругляш пролетел между растопыренными пальцами, коротко щелкнул по деревянной ножке кресла и, слегка подпрыгивая на неровных боках, покатился ей под ноги. Каштан должен был вот-вот выкатиться из кабинета в коридор и, возможно, там, в темноте, у самого плинтуса провалиться в черную клиновидную щель, в неживое затхлое подполье, и лечь рядышком с помутневшим от времени стеклянным флакончиком, из которого двадцать лет назад отравилась Елена Андреевна. Но этого не произошло. Когда орех поравнялся с Соней, она ловко прижала его ножкой, чуть присев, подняла и протянула незнакомцу оброненную игрушку. Все это получилось так быстро, что Илья Ильич даже не понял, почему его собеседник вдруг поднялся и, не обращая на него внимания, пошел из кабинета.

-Соня! - наконец заметив дочь, воскликнул Илья Ильич. - Ты узнала? Ну-ну, поздоровайтесь, голубчики.

-Здравствуйте, - сказала Соня, передавая каштан гостю.

-Да ты не узнала, что ли? - воскликнул Илья Ильич, не обнаружив радости на лице дочери. - Это же Сережа, наш сосед, мой ученик, мой самый любимый ученик. Но, конечно, он теперь совсем другое, он теперь, Соня, Сергей Петрович.

Сергей Петрович напряженно улыбнулся и спрятал в кармане вельветового пиджака каштан.

-Сонечка, боже мой, сегодня у меня праздник, ах, какой праздник. - Илья Ильич взял под руки молодых людей и повел в кабинет, рассаживая для разговора. - Сонечка, ведь он сила, - Сергей Петрович запротестовал, - ведь таких людей, как он, раз, два и обчелся, в смысле понимания, ведь это ж, как говорится, самый передний край. Тут он мне такие вещи рассказал, что просто дух захватывает - последние новости науки! Представляешь, Соня, оказывается, существует кроме нашего такой же, почти как наш, но зеркальный мир... - Сергей Петрович опять запротестовал, а Илья Ильич, не давая сказать и слово, продолжал: - Конечно, еще не окончательно, но это уже научная гипотеза, требование высшей симметрии, а не фантастическая выдумка, как было еще двадцать лет назад. Понимаешь, зеркальный мир состоит из таких, как и мы, но зеркальных частиц, и с нами этот мир никак не сообщается. Например, там у них может быть такая же Земля и люди, ну, возможно, что-то у них по-другому, не совсем так, как у нас, но все равно жутко интересно. Забавно, а?! Чертовски забавно, я, честно говоря, не ожидал, что и для серьезной науки зеркальный мир пригодится, ей-богу, не ожидал, ты же знаешь, я ведь не романтик, - Илья Ильич вдруг задумался на минутку и тут же спросил: - Слушай, Сережа, ну а все-таки как-нибудь можно нам туда проникнуть? Ведь какое-нибудь взаимодействие должно быть.

-Только гравитационное, - скучно ответил Ученик.

-Ну а все-таки? - настаивал Учитель.

-Здесь пока не о чем говорить, - Ученик почему-то улыбнулся дочке Учителя, но та не приняла его игры. Честно говоря, Соне хотелось побыстрее уйти к себе и там посидеть, помечтать о простых земных радостях,. но она не хотела обижать отца, желавшего тут же похвастаться своим бывшем кружковцем, и осталась, пытаясь придать лицу любознательное выражение. Илья Ильич не заметил подвоха и продолжал беседу, попеременно вовлекая в нее то любимого ученика, то Соню. Поговорили о теории Великого объединения, о рентгеновском излучении далеких звезд, о сверхпроводимости, в общем, о текущем моменте в процессе познания окружающей неживой природы. Затем начали пить чай, а Илья Ильич, достав из ящика стола увесистую рукопись и выдергивая в произвольном порядке страницы, декламировал свой труд под смелым названием "Экологические аспекты колонизации видимой части Вселенной". Он очень разволновался - к сожалению, профессионалы, к которым он посылал рукопись, отнеслись к ней холодно, сославшись на несвоевременность поднятых в ней проблем, - а здесь, напротив, сидел настоящий профессионал, готовый обсуждать и слушать, хотя, возможно, из соображений, весьма далеких от науки. Вселенная, по словам Ильи Ильича, уже сейчас кишит многообразными разумными и неразумными существами. А что будет, когда к общему потоку присоединится развитое человечество со всевозможными оживленными предками? Ведь может произойти пагубное засорение межзвездных пространств!

-Мы и так из-за пыли и газов не видим половину Галактики, - восклицал Илья Ильич. - Эдак мы никогда не превратимся в совершенных существ.

Совершенными существами Учитель называл некий биологический продукт эволюции существ несовершенных, суть людей обычных.

Тем временем Ученик краем глаза изучал молодую девушку. В ней он обнаружил тщательно затертые десятью годами неуклюжие черты соседской девчонки и еще какой-то, давно исчезнувший из памяти образ красивой спящей женщины. Да нет, не спящей, а скорее мертвой, вот так же самоуглубленной, ни на что не реагирующей особы. Впрочем Ученик успевал следить за отчаянным бегом мысли Учителя и даже вставлял время от времени какой-нибудь важный аргумент или полезное соображение. И все-таки Соня умирала на глазах. Ей было скучно, ей хотелось уйти. Ее не интересовал ни сам гость, ни его блистательные рассуждения, а когда Ученик с легкой иронией сказал: "А что Илья Ильич, неплохо нам было бы отправиться в межзвездную экспедицию", Соня даже разозлилась и, чтобы не видеть восторга отца, вышла на время из кабинета.

Наконец гость начал посматривать на часы - почетный подарок одного ответственного лица. Илья Ильич тут же прекратил разговоры и попросил Соню проводить гостя. Когда они очутились на том месте, где несколько часов назад Соня простилась с Евгением, он внезапно взял ее за руку.

-Вы рассердились на меня, я вижу. Почему? - спросил Ученик.

Соня промолчала. Тогда подсказал Ученик:

-Вам показалось, что я издевался над Ильей Ильичом, когда предложил полететь к звездам?

-Это было нехорошо с вашей стороны. - Соня высвободила руку.

-Да я обожаю Илью Ильича, - улыбнулся Ученик. - Я просто вдруг представил, как будто я высоко в небе и сверху смотрю на Северную Заставу. Темный угол земли среди бескрайних болот, маленькие домишки, убогие мечты, пьяные перебранки у чайной, и вдруг в одном из сотен домов, в небольшой комнатке сидит человек и мечтает о далеких звездах, о покорении пространств, о совершенных существах. Ведь он здесь единственный хранитель человеческого огня, один в пустыне разума.

-Ладно, я не обижаюсь, - примирительно перебила Соня, показывая, что разговор окончен.

Она уже повернулась, но Ученик сказал:

-Слышите, пахнет печеным с Хлебной улицы. Знаете, мы в детстве ходили воровать с завода ванильные пряники.

-Мы тоже ходили, - Соня усмехнулась. Упоминание о Хлебной улице унесло ее куда-то прочь. Она отрешенно добавила: - На Хлебной улице хорошо.

-Что? - удивился Ученик.

-Ничего, ничего, - поправилась Соня и спросила: - Что у вас там вчера грохнуло?

Ученик не сразу понял, о чем речь, а догадавшись, сконфузился.

-Сервант.

-Ну, раз сервант, так сервант. До свидания, - она поправила накинутый платок и ушла.

Ученик снова посмотрел на часы и, хлопнув себя по бокам, будто опять вспомнив о каком-то неотложном деле, почти бегом сорвался с места. Нет, определенно, у него был свой план, план весьма оригинальный в местных условиях. В то время, как жители Северной доживали остатки воскресного дня и готовились ко сну, а некоторые давно уже спали, набираясь бодрости и терпения для понедельника, Сергей Петрович вышел на пологий берег речки Темной.

К ночи с моря подул сырой северо-западный ветер. Низкие бесформенные тучи закрыли едва появившиеся звезды и началась оттепель. Но снег еще не растаял и в вечерних сумерках река казалась черной бездонной расселиной меж сереющими плоскими берегами. Вблизи, гулко хлюпая, проплыла скрюченная коряга, сорванная где-то в верховьях. Вопреки напору ветра она, гонимая течением, тяжело прорывалась на свободные морские просторы. Где-то у берега заскрипел утлый плотик, кое-как привязанный капроновым парашютным шнуром к замерзшему в грунте куску арматуры.

Ученик поежился и опять посмотрел на часы. Теперь он поднял глаза от едва заметной мерцающей красной дорожки к вершине мачты. Наступал какой-то важный момент.

Сначала вспыхнула верхушка мачты. Казалось, с ее вершины начало стекать лишнее электричество, производя в атмосфере зыбкое неверное свечение. Через несколько мгновений с острова донеслось дружное воронье карканье - разбуженные внезапным шумом птицы устроили там за рекой оживленную перепалку. Тлеющее голубое пламя постепенно превратилось в вытянутый по вертикали прямоугольник, рассеченный темным крестом. Низкая туча, проплывавшая в этот момент над мачтой, осветилась искусственным светом. Ее пухлое брюхо едва-едва не задевало белый прямоугольник. Наступила странная судорожная минута, охватившая нелепую мачту, стаю ворон, речку Темную, всю спящую Северную Заставу единым, скрытым пока еще для многих смыслом. Это почувствовал даже человек, прятавшийся неподалеку в кустах, пораженный тем, как вовремя его подопечный вышел на берег. Еще более он поразился в следующую минуту, когда воронья стая вдруг прекратила беспорядочное кружение и ровным косым клином ринулась в светящееся прямоугольное пятно, будто оно было распахнутым в светлое пространство окном. Когда стихло воронье карканье, края прямоугольника стали корежиться и с легким свистом втягиваться обратно в острие мачты. Вместе с пламенем с неба исчезла толстая влажная туча, а с лица Ученика - та самая утренняя улыбка, с которой он обмерял городскую площадь.

Откуда-то из темноты донеслись голоса. Вскоре на берегу появились трое захмелевших солдат. Громко переругиваясь, они прошли, никого не замечая, к самой воде. Послышалось деловое хлюпанье - небольшой самодельный плот уплывал на остров...

13


Имярек вспоминает тот радостный день, когда ему принесли радиоприемник. Новенький блестящий ящичек с непонятным прибалтийским названием весело потрескивал в Бошкиных руках. Имярек любил информацию о людях, быть может, он любил ее больше, чем самих людей. Информация всегда проще самого субъекта, тем более субъектов. Хороших слов немного, и поэтому их легко складывать и анализировать. Слова можно разделить на группы, классы, партии. Словом работать проще. Эх, как он чертовски выстреливал в человека - ренегат, оппортунист, гаденький либерал, интеллигентик... И глядишь - тот уже обмяк, скукожился, в общем, политически хирел. А рядом единомышленники, они заглядывают тебе в рот, оттопыривая свои чуткие уши, но они стреляют уже не словами, они стреляют свинцом, как будто перед ними не люди-человеки, а словесные понятия. Может быть, поэтому и прислушивались к его речам. Значит, необходимо тщательно взвешивать каждое слово, каждую мысль, а для этого нужна информация, свежая, конкретная, объективная.

-Вот, - сказал Бошка, протягивая пестрый шнур, - это шнур. Если подключить его к розетке, - Бошка подошел к стене и отодвинул картину,

изображавшую Имярека, шагающего через дворцовой площади, - то можно, уважаемый, слушать столичное радио. Нет, нет, сейчас пока у них перерыв, - упредил Бошка желание Имярека и, посмотрев на часы, прибавил: - Вот через полчасика начнут передавать, тогда и включишь. А ты, уважаемый, пока почитай инструкцию, - Бошка отдал Имяреку паспорт на радиоприемник и ушел.

"...радиоприемник на пяти транзисторах, предназначен для приема в трех (слово "трех" было зачеркнуто зелеными чернилами, которыми пользовался Бошка, а над ним теми же зелеными чернилами было написано "двух", потом "двух" тоже зачеркнуто и исправлено на "одном") диапазонах длин волн: длинном, среднем и коротком" (слова "среднем" и "коротком" тоже были вычеркнуты).

Транзистор. "Не помню, что значит". Имярек попытался вспомнить, но не смог. "Проклятая болезнь, ведь наверняка я знал это. Ведь помню, что значит радиоприемник. Радиоприемник - устройство для приема эфирных волн. Кажется, так. Изобретен в конце прошлого века". Имярек вытер запыленное под действием статического электричества пластмассовое окошечко и с замиранием сердца прочел: Берлин, Париж, Токио, Лондон, Нью-Йорк. Неужели это все было в самом деле, сказочные, фантастические названия - Дворец Инвалидов, Люксембургский сад, Тюильри. Вместо того, чтобы гулять и наслаждаться, пропитываться свежим воздухом столицы мира, он задыхался в пыльных подвалах библиотеки, отыскивая pro и contra. Ан-нет, взобраться на Мон-Мартр, посидеть на ступенях Сакре-Кер, да подумать, глядя на раскинувшийся внизу город.

Щелкнул выключатель и послышалось шипение. Вот так же скворчало и плюхалось в его голове в те страшные первые дни его болезни. Может быть, тогда его голова превратилась в слишком чувствительный приемник для прослушивания неизвестного науке человеческого эфира? Имярек с сочувствием посмотрел на электронный ящик и принялся вертеть ручку настройки. После нескольких безуспешных попыток ему наконец повезло. Шипение и хрипы исчезли, появился женский голос. Казалось, диктор находится где-то рядом, так чисто и разборчиво вещало электрическое устройство.

"-Я внимательнейшим образом следил за каждым движением подсудимых, стараясь не пропустить ни малейшего движения лица, способного выдать игру или притворство, - диктор остановилась на минуту, как будто переводила дыхание. - Но ничего существенного, да что там существенного, даже малейшего намека я не нашел на протяжении всего процесса. Преступники - а теперь, после оглашения приговора мы вправе так называть их - были сломлены и, похоже, сами понимали, сколь чудовищно то, что они совершили. Все, почти с одинаковой готовностью, подтверждали свои признания, сделанные в ходе следствия. Хотя некоторые из совершенных ими преступлений выглядят фантастическими, как в смысле масштабов, так и по степени извращения их же прежних принципов, у меня нет сомнений в их вине. Сомнений нет, но есть удивление. Каким образом образованные, культурные люди (некоторые из них вполне могли бы соперничать с нашими университетскими профессорами) могли задумать и совершить столько мерзостей? Конечно, я не говорю о формах и методах. Организация тайной сети злоумышленников, тщательная законспирированная подготовка, внезапность, исполнительность - все это суть их профессиональные навыки. Но холодная беспощадность? Жестокость? А главное, беспрецедентная неразборчивость в средствах, доходящая до абсурда! Ведь они признавались во всем - от подготовки и совершения убийств видных политических деятелей до порчи воды и продуктов в отдаленных сельских районах. Это кажется настолько чудовищным, что перестаешь удивляться жестоким и даже по нашим меркам грубым словам главного обвинителя: "мерзавцы, подонки, прихвостни, ублюдки"".

Имярек вспоминает, с каким трепетом он слушал эту первую передачу. Сначала он увлекся самой речью. Диктор зачитывала чей-то документальный рассказ. Это было очевидно. Но что за процесс? Почему по центральному радио? Почему в изложении иностранца? И кто эти подонки и ублюдки? Вот вопросы, которые волновали Имярека в первую голову. А во вторую голову его все больше и больше настораживала одна еле заметная черточка: голос диктора, вполне официальный и достаточно безликий женский голос, то и дело сползал на бошкины интонации. Ну, а в третью голову? Сейчас, когда бошкина плешь почти раскрылась до состояния полнолуния. когда он знает, кто были эти преступники, и когда стало известно все, он поднимет бронзовую статуэтку, чтобы опустить ее в самую центральную подсолнечную точку.

"-Лишь одно обстоятельство, которому я не нашел объяснения, мучает меня до сих пор, - всплывает голос диктора центральной программы. - Это выражение их лиц после оглашения приговора. Какое-то растерянное, будто от внезапной незаслуженной обиды, скорее мальчишечье, да, именно детское удивление, искреннее, словно бы говорящее: как же так? Нас ведь нельзя так просто взять и наказать, мы ведь покаялись, мы признались.."

14


Он лежал, уткнувшись коленями в ее горячее бедро и притворяясь спящим, лениво вспоминал, как это все произошло. Приятно проигрывать в мозгу помногу раз какое-нибудь удавшееся мероприятие. Особенно если оно вначале казалось слишком смелым, почти фантастическим. И действительно, разве мог он еще вчера предполагать, что это может произойти, да еще и так быстро и так удачно? А ночью, когда он вышел во двор продышаться родным воздухом, покурить, посидеть на завалинке, какая наглая сила заставила его вспомнить тайную тропу, скрытую от посторонних, да и не только посторонних глаз? Раньше это была тропа знаний, дорога в царство научных идей и смелых космических проектов. Он маленьким мальчиком сотни раз бегал по ней, раздвигая кусты черной смородины, обкалываясь кислым, никогда не дозревавшим колючим крыжовником. Этот крыжовник был просто каким-то наваждением для мечтательного мальчика. Каждый год в конце лета он срывал зеленую с прожилками ягоду и раскусывал ее в надежде, что хоть на этот раз, в этом году наконец-то созреет крыжовник и его рот наполнится сладким растительным соком. Но где там! Рот наполнялся кислятиной, лицо кривилось, будто он проглотил лягушонка. А ведь ягода казалась такой крупной и сладкой. Вот и этой ночью он укололся на тайной тропе. Укололся, и сразу вспомнил детские мечты о созревании сладких ягод в условиях севера. Но сейчас мысли его были совсем не детские. Подбираясь к забору, он подумал: а что, если отец, или мать, или Илья Ильич обнаружили и заколотили тайный лаз? Тогда все задуманное мероприятие откладывалось на неопределенное время, а возможно, и навсегда. Странно, почему-то для осуществления задуманного ему нужна была именно эта тайная дорога, по которой в детстве он ходил к Пригожиным за научными знаниями. Ведь мог же как люди выйти на улицу, обойти переулком и войти через калитку, так нет, он крался как вор и хотел обязательно пройти здесь, будто направлялся для наблюдений за звездным небом под руководством Ильи Ильича.

Какие уж тут наблюдения. Достаточно поднять голову и посмотреть на закупоренное тучами небо, чтобы отвергнуть всякую другую причину его поступка, кроме одной, настоящей. Он вспомнил, как Соня вчера, при их первой встрече ловко поймала выскользнувший из его рук каштан. И потом, когда она нагнулась, он невольно предугадал то, что видел сейчас наяву, а именно, как здорово в этом случае природа изогнула линию шеи, склонив ее в единственно верном приятном направлении. Он провел рукой вдоль поразившей его вчера линии и поцеловал спящую в глаза. Соня проснулась и смешно погрозила ему пальчиком, невольно оживив перед ним образ Марты Карауловой...К счастью, он быстро закрыл глаза и продолжил анализ содеянного.

Да, сегодня ночью в темном заброшенном углу сада он отыскал заветную доску - она по-прежнему болталась на единственном гвозде - и отодвинул в сторону. Потом просунул умную голову в щель и очутился на приусадебном участке Пригожиных. Дальше нужно было тихо-тихо пробраться в комнату Сони. Иначе мог проснуться ее отец и спросить, что это он тут делает в такое неподходящее время. Он чудом не свалил в сенях старый велосипед с черной птицей на голубой эмалированной эмблеме. Потом, когда пробирался мимо кабинета Ильи Ильича, предательски заскрипела половица, покрытая вишневой масляной краской. Он замер, вглядываясь в полуоткрытую дверь. Учитель спал прямо в кресле. Голова его неестественно запрокинулась назад, так что поседевшая лохматая бороденка отчаянно взметнулась вверх, туда, где покачивался от храпа отрицательный скомкыватель лживого вакуума. Переступив на соседнюю, не скрипящую половицу, он продолжил нелегкий путь.

Потом все произошло как-то слишком просто. Будто здесь на протяжении многих лет сидели за покрытым вязаной скатертью столом, глядели в окно и ждали, когда наконец он явится и возьмет положенное. Едва проснувшись, Соня протянула к нему мраморные руки, тем самым отвергая всякие глупые сомнения. А теперь она, кажется, уснула, а он, притворяясь, будто спит, уже корил себя за то, что растревожил это одинокое сердечко. Ведь такие женщины не знают меры в любви, они не думают о себе, они не думают о смерти, они думают, что будут жить вечно, они серьезно считают возлюбленных вполне приличными людьми. А в случае Сони он допустил непростительную ошибку. Теперь ведь она будет мучиться, а он, человек добрый, не терпит, когда из-за него кто-нибудь мучается. Что же теперь делать, что делать? Он попытался загладить свою вину каким-нибудь ласковым жестом, но рука прошла через ее тело как через пустоту. Сон нужен человеку как эксперимент науке. Без него сохнет тело и мертвеет душа. Но самое интересное происходит на границе, вернее, на той нейтральной полоске времени, разделяющей полный сон от полного пробуждения. Кстати, непонятно, достижимо ли в природе идеальное состояние сна или идеальное состояние бодрствования? Наверное, все-таки достижимо. Ведь недаром говорят, что есть люди, которые спят годами, или наоборот, есть такие, которые вообще не спят, а только лежа расслабляют натруженные мышцы. Итак, Сергей Петрович, пересекая нейтральную полосу, находился в полном замешательстве. Вначале он обрадовался, что все это ему приснилось и что он не переступил границ приличий, установленных неспящими людьми. Он даже рассмеялся, до того комичным ему представилось ночное приключение. И откуда вообще у него могла появиться эта странная идея? Нет, конечно, вчера Соня произвела определенное впечатление, но чтобы до такой степени и так сразу? Да и этот поход через дырку в заборе. А интересно, подумал он, на самом деле заколотили ее или нет?

Долго на эту тему раздумывать он не мог. Слишком много дел у него было запланировано на сегодняшний день. Тем более, он все видел своими глазами там вчера, на берегу речки Темной. Кроме того, вчера ночью, когда он возвращался домой, он опять почувствовал на себе чье-то пристальное внимание. Нужно было спешить.

Первым делом он отправился на телеграф и связался с институтом.

-Здравствуйте, Сергей Петрович, - поприветствовал Зарудин и, не дожидаясь расспросов, продолжил: - Вторая серия прошла отлично. Нагрузки, конечно, пока слабенькие, но центр вписался хорошо. Вот только...- Зарудин замялся.

-Что там? - нетерпеливо спросил Сергей Петрович, предчувствуя недоброе.

-Документация пропала.

-Как пропала? - не выдержал Сергей Петрович.

-Да мы сами не знаем, куда он исчез.

-Кто он? Говорите толком и перестаньте нервничать.

-Вчера утром приехала комиссия от заказчика. Черт знает, какие-то новые люди. На кой хрен им эта документация понадобилась. Отчет ведь через полгода. Ну, в конце концов это не наше дело. Полез я в сейф, пусть, мол, изучают, если желают, - а там пусто. Понимаете, Сергей Петрович, бумаги лежали в несгораемом дипломате, а дипломат в сейфе, а теперь пожалуйста, ни дипломата, ни бумаг, а ведь они с грифом!

-Так вот почему...- удивился вслух своим мыслям Сергей Петрович.

-Алло, алло, Сергей Петрович! Вы что, взяли их домой?

-Нет, не брал.

-Хм, странно.

-Что странно?

-Ну, вы так сказали, будто что-то знаете, я и подумал. Хотя конечно, зачем бы вы их брали домой? А?

-Ладно, Зарудин, до свидания. Я скоро буду.

-Когда?

-Скоро, пока.

После разговора Сергей Петрович направился в сберегательную кассу. Там, в стеклянном окошечке, в зарослях каких-то ядовито-зеленых домашних цветов он совершил редкую денежную операцию. Настолько редкую, что старший кассир, ознакомившись с ордером, поднял удивленные прозрачные глаза и переспросил:

-Вы что, желаете перевести на чужой сэ-счет десять тысяч рублей?

Необычный клиент улыбнулся и сказал:

-Извините, но больше у меня денег нету.

-Ах, пэ-простите, пожалуйста, - кассир виновато оправдывался. - Конечно, это ваше личное дело, я единственно только в том смысле, что уж очень необычно. Давайте деньги.

Сергей Петрович изучающе посмотрел на кассира. Неужели вот так всю свою жизнь можно потратить на сбережение чужих средств? Ведь скучно! Хотя вон глазенки смышленые и какие-то радостные, что ли. Интересно, что это за радость у него? Клиент протянул нераспечатанную пачку зелененьких.

-Большое спасибо за вклад, - душевно сказал успокоившийся кассир.

Да это просто чудо какое-то, подумал сбитый интеллигентным отношением клиент. Покончив с денежными делами, Сергеев посетил вокзал и, возвращаясь домой, чуть было не прошел мимо Сони. Снег уже окончательно стаял и улицы пришли в свое обычное состояние. Сергеев остановился у старого покосившегося дома и принялся счищать о его порог налипшие комья грязи. Именно в этот момент из дома вышла Соня.

-Как вам не стыдно тут пачкать, - строго сказала она, не узнав его со спины.

Сергеев опасливо повернул голову и покраснел.

-Вы? - сказали они оба в один голос, но с совершенно разной интонацией.

Сергеев ожидал, что сейчас она улыбнется по-дружески и все превратит в шутку. Но не тут-то было. Узнав любимого ученика отца, дочь стала еще строже, будто он и вправду был какой-то мальчишка-ученик.

-Я понимаю, что у нас тут провинция и грязь, но все-таки воспитанный человек не будет пачкать библиотеку. - И она скрылась за дверью.

Он не ожидал ничего подобного. Щеки его горели, будто он сразу получил две оплеухи, справа и слева. И где? И от кого?

Воспитанный человек не будет, воспитанный человек не будет, передразнил несколько раз про себя Сергеев высокомерную библиотекаршу. Не будет, как же, очень будет, именно воспитанный будет с большим удовольствием... Черт побери, почему же ему так стало вдруг стыдно? За что стыдно, за испачканную библиотеку или за что-нибудь, связанное с прошедшей ночью? Да что там ночью, он был вполне нежен и благопристоен, а что без спросу, так она сама руки протянула, мол, иди ко мне, голубчик, а теперь, наяву, вдруг на тебе: "Как вам не стыдно".

Вообще, откуда она взялась тут? Почему он о ней ничего не знал и даже не подозревал? Нет, он помнит, бегал тут какой-то заморыш с косичками, прибежит в кабинет, начнет звенеть: папа, папа! Хватит клеить звездолет, я кушать хочу!

Незаметно для себя Сергеев вышел на перекресток - торговый центр Северной Заставы. Торговый центр состоял из двух почерневших деревянных строений - промтоварного и продовольственного магазина. Рядом с продмагом стояла желтая облезлая бочка пива на двух полуспущенных колесах. Вокруг толпились нетрезвые провинциалы. Лица их были перекошены от разговоров друг с другом и от смердящего напряжения, накапливавшегося в их перетружденных мочевых пузырях. Рядом с толпой пьющих, в грязи валялся мужик - видно, был мертвецки пьян. Сергеев внезапно изменил маршрут, завернул к бочке и заказал себе большую кружку. Получив заказанное, оглянулся, не зная, куда приткнуться.

-Иди сюда, - позвал сердобольный старик с фонарем под глазом. - Иди, я подвинусь. - Старик чуть подался назад, освобождая подступы к заветному крылу. Здесь же на крыле лежал обрывок газеты, а на нем полу съеденная вобла. - Ешь, - продолжал старик.

Сергеев молча отщипнул соленой рыбы, хлебнул из кружки и длинно посмотрел на лежащее в грязи тело.

-Приезжий? - спросил старик.

Сергеев мотнул головой.

-Из столицы?

-Из Южного.

-Ну, это для нас все равно что столица, - старик допил пиво, помолчал немного, словно раздумывая, спрашивать или нет, и все же решился. - А что, правду говорят, будто деньги в столице уже отменили, или брешут?

-Врут. Вы пива еще хотите?

-Ага.

Сергеев протянул деньги старику и тот с радостью отоварился пивом.

-Слушай любезный, - подобострастно начал старик, - что такое за напиток - кефир? Я все слушаю по радио: кефира не стало, кефира не стало. А что такое кефир, не сообщают. Это что, бормотуха такая?

-Нет, кислое молоко, простокваша, - Сергеев даже не улыбнулся.

-Ишь ты, собака. Мужики говорили, бормотуха, а получается простокваша. Да-а.

Помолчали.

-А что это у вас на острове, строительство? - спросил приезжий старика.

-На Заячьем?

-Ну да, на острове, - как-то нетерпеливо подтвердил Сергеев.

-Тама? - еще раз спросил старик, показывая на верхушку мачты, нависшую над продмагом.

-Да.

-Эсо.

-Чего?

-Эс О. Секретный Объект. Сказывают, спроть норвегов.

-Против кого? - переспросил Сергеев.

-Спроть норвегов. Что же ты, не знаешь, для чего Северную Заставу строили? Да ты в музей к нам сходи, там бумага под стеклом лежит, а в ней предписание центральных органов: основать Заставу для острастки норвегов и прочей нечисти. Эта бумага лет триста уже как под стеклом лежит, а норвеги все не идут, не нападают, басурмане. Выходит, что ли, зря мы тут Заставу чуть не построили? Да нет, не зря. Опять слух прошел, что норвеги замыслили православный народ со свету сжить. Поэтому для острастки Эс О строют. Вот построют, поди сунься, норвег проклятый. - Старик помахал кулаком в северном направлении.

-Теперь уж точно сунется, - ухмыльнувшись, сказал Сергей Петрович.

-Как это? - опешил старик.

-Ну, раз Эс О построили.

-Шутишь, браток. Шутник, шутник. А и пусть сунется, - старик, казалось, с тоской уже посмотрел в ту сторону, откуда дул свежий морской ветер.

Собеседник отхлебнул пива, поставил почти полную кружку на железное крыло, молча кивнул старику и подошел к спящему в грязи телу. Осмотрев лежащего, будто тот был не человеком, а тяжелым грузом, Сергей Петрович нагнулся и тихо позвал:

-Отец.

15


Весь вечер Сергеев ходил кругами вокруг дома Пригожиных. С таким же успехом можно было сказать, что он ходил кругами вокруг своего дома. Да обе половины старого деревянного дома с острой крышей, покрытой серым рубероидом, разрывали ему душу. В одной половине спал пьяный отец. В другой наверняка была Соня. Наверняка, потому что он уже был сегодня у библиотеки во второй раз и дергал там закрытую наглухо дверь. А ему ведь, согласно его же плану, давно нужно было собираться на вокзал, откуда вот-вот отойдет пассажирский поезд до Южного города. Это было невероятно. Он здесь мнется, не решась ни уйти, ни зайти. Зайти к Пригожиным значит остаться на Северной еще на один день. Потерять целый день, когда все продуманно и рассчитано до последней мелочи! Это похлеще, чем измерение шагами центральной площади. Это уж настоящее безумство. Но уйти он не может. Конечно, его задело ее равнодушие. Он не привык к такому обращению. Но дело было даже не в этом. Во всем виновата подлая беспросветная жизнь Северной Заставы. Ему все-таки последние годы казалось, что он уже вырвался на простор, взлетел, воспарил. Он даже начал верить, что лопнули навсегда навязчивые нити, связующие его с опостылевшей родиной. Но нет, ничуть не бывало. Как только увидел отца, спящего в грязи точно так же, как было много лет назад, он вдруг понял, что ничего по сути не изменилось, что он здесь, на Северной, всего лишь сопливый мальчишка, без регалий и званий, без гениальных изобретений, без многочисленной, щенячьи преданной ему группы учеников. Он, Сергеев, гроза генералов и министров, друг генеральных конструкторов, обязан опять с нуля завоевывать хоть малейшую благосклонность судьбы.

Сергеев пошел на очередной круг, хотя смысла в этом уже не было никакого. Еще на прошлом витке он с ожесточением смял недавно купленный билет и выстрелил им как докуренной сигаретой. А интересно, можно ли все бросить, хотя бы на короткое время поставить на карту, быть может, самое главное дело его жизни ради того, чтобы еще раз пройти через мимолетное, чего скрывать, приятное ощущение единства с другим человеком, за которым последует скучное состояние душевного покоя. Он все это знал, понимал, но желал опять осуществить. Точно так же он любил тратить время на математические задачи. Приятно ломать себе голову, пока не знаешь решения. Но неприятно и скучно анализировать решенную задачу. У Сергеева напрочь отсутствовала учительская жилка.

Наконец он решил прекратить глупое неопределенное состояние и в тот самый момент, когда от перрона Северной отошел купированный вагон проходящего пассажирского поезда, Сергеев постучал в дверь к Пригожиным.

-Сережа?! - удивленно встретил его Илья Ильич. - Ты же должен был уже уехать.

-Нет, нет, я завтра...завтра уезжаю. Я уезжаю завтра, Илья Ильич, - скороговоркой объяснил Ученик, заглядывая за спину хозяину.

-Ты что, заболел? - настороженно спросил Пригожин, вглядываясь в блистающие в коридорной полутьме шалопутные глазки своего любимого ученика.

-А где же...- будто не слыша хозяина, начал и вдруг оборвал себя Ученик.

-Соня? - подсказал Илья Ильич.

-Нет... то есть да, где Соня? Она что, не дома?

-Нет, - растерянно ответил отец.

Вдруг оба замолчали. Потом Илья Ильич, извиняясь, сказал:

-Но она скоро придет, ты подожди. -А, ее нет, это хорошо, Илья Ильич. Пойдемте. У меня есть к вам одно важное предложение, - заходя в кабинет, начал Ученик. - Я не хотел, чтобы нас еще кто-нибудь слышал.

-Как, и Соня? - удивился Илья Ильич.

-Да, да, и Соня, и любой другой человек, никто не должен знать, иначе все провалится, - казалось, что Ученик сочиняет на ходу. - Илья Ильич, так больше продолжаться не может.

-Что продолжаться не может? - возбудился Учитель.

-Ваша жизнь так больше продолжаться не может.

-Как? - тихо спросил Илья Ильич.

-Да посмотрите же вокруг себя, - Сергеев презрительно махнул рукой на плоды инженерной космической мысли. - Это же бред какой-то. Посмотрите сюда, ну какой же это звездолет, это же утюг, обычный чугунный утюг на углях, я даже знаю, где вы его нашли, вы его нашли на помойке, куда его выбросила моя мать. А это что? Это что? - Сергеев схватил рукой звездолет для путешествий в другие, не охваченные нашим пространством вселенные. Картонная обшивка звездолета прогнулась и с его боков посыпалась высохшая гуашь. - Видите, это же бред больного человека. Оглянитесь вокруг...

-Сережа, - Илья Ильич растерянно опустил руки.

-Да, да, все это - графоманские мечты, фантазии больного ума, а жизнь, реальная жизнь вокруг состоит из другого материала. Она состоит из дерьма и грязи, и в этом дерьме и грязи копаются двуногие животные и им глубоко наплевать на ваши проекты. И правильно, что наплевать, потому что все это - бумага и картон...

-Но как же, Сережа, как же общее дело? Ведь нужно мечтать...

-Нужны не бумага и картон, нужны стекло, металл, бетон, нужны новые технологии, нужна электроника, черт подери, нужны наконец деньги, не личные, Илья Ильич, государственные деньги, много денег, - казалось, что Ученик не соображает, что говорит, его несло. - В общем так, Илья Ильич, хватит заниматься прожектерством, хватит морочить голову пионерам младших классов, дайте им спокойно прожить эту жизнь, иначе под воздействием вашей пропаганды сопьются раньше времени. Нужно, Илья Ильич, действовать. Иначе что о вас люди скажут? Жил-был чудак, ездил на велосипеде до восьмидесяти лет, мечтал освоить Вселенную, думал осчастливить человечество загробной жизнью, а в результате что? Пшик, фантазии любителя, мечты школьного изобретателя картонных звездолетов. Конечно, могут и памятник впоследствии поставить как великому пророку, на славу центральному правительству, воплотившему в реальность ваши сумасшедшие идеи. Ведь вашим именем спекулировать будут, других таких, как вы, изобретателей попрекать вами будут, но печатать ваших гуманных идей никто не будет. Ну кто поверит в оживление на бумаге? В общем, хватит. Я вам даю три, нет, две недели на сборы. Мы отправляемся, берем Соню - ей тут нечего делать - и отправляемся - слышите? - через две недели.

-Куда отправляемся?

-В свободный поиск, - выдал Сергеев.

В этот момент в кабинете раздался звонкий смех. Ошпаренный неожиданным поворотом, фантазер резко оглянулся и обнаружил в дверях кабинета Соню. Мало того, что она насмехалась над его нелепой выходкой, она еще и приглашала всем своим видом посмеяться стоявшего чуть сбоку от нее старшего кассира. И что особенно неприятно, здесь, у себя дома, на глазах у отца она даже не пыталась вынуть руку из горячей ладони своего сопровождающего. Немедленный диагноз промелькнул в голове у Сергеева и у него перехватило дыхание, как будто ему попалась новая, никогда не виданная и еще никем не решенная математическая задачка. Он улыбнулся, прищурив колючие глазки, и вдруг тоже расхохотался.

Все смеялись, и только Илья Ильич, еще толком не пришедший в себя после страстной речи ученика и последователя, жалко улыбался, слегка похлопывая ладошками. Наконец Ученик отпустил из рук отрицательный скомкыватель лживого вакуума и тут же, представленный жениху Сергеем Петровичем Варфоломеевым, сдержанно кивнул, будто видел того в первый раз. Впрочем, обстановка вскоре нормализовалась. Варфоломеев слегка покаялся и незаметно перевел все в шутку. Соня, оттаяв, пригласила всех пить чай, а Илья Ильич тут же свел мужчин для разговора, выбирая момент, чтобы свернуть беседу в милую ему область отвлеченных идей и абстрактных размышлений. Однако момент ему не скоро представился, поскольку Евгений оказался сегодня в каком-то приподнятом, радостном настроении. Сидя за столом, он часто, улучив момент, брал за руку Соню, блаженно, словно мальчишка, закатывал глаза и много, много говорил о погоде.

-Какой удивительный сегодня вечер, - восхищался Евгений. - Мы с Соней прошли по набережной, какая там тишина, живая, теплая, будто природа не умирает, а только засыпает, чтобы отдохнуть. Нет, право, я не умею описать, но такой красоты, как на Северной, нигде нет.

Варфоломеев, опустив голову, чтобы не видеть рук Сони, слушал Евгения со все возрастающим раздражением.

-Так умирает душа поэта, - продолжал Шнитке. - Душа человека, открывшего закон человека, и от этого успокоившаяся перед уходом в вечное небытие, чтобы там слиться с тысячами родственных душ, тысячи раз познавших счастье смерти. Впрочем, я, наверное, смешон, это все от настроения. Ей-богу, там на набережной вдруг захотелось стать на колени и поцеловать эту благословенную землю...

-Простите, Евгений Викторович, - не выдержал Варфоломеев. - А где у нас набережная?

-Как? - удивился Евгений. - На берегу Темной, возле Дворца.

-Дворца? - переспросил простодушно пришелец.

-Ну да, дворца, то есть теперь все его музеем называют. А раньше там был дворец, там даже останавливались особы приближенные...

-Евгений, - перебила суженого Соня, - товарищ Варфоломеев человек здешний.

-Ах, так, действительно глупо, зачем же я вам объясняю, где набережная? - Евгений задумался вдруг. - Но почему вы спросили?

-Сергей Петрович просто хочет сказать, что набережные бывают только в больших городах и обязательно в граните, - пояснила Соня.

-Да, это правда, - подтвердил Варфоломеев. - Грязно здесь и скучно, потому что живете, будто в девятнадцатом веке.

Шнитке улыбнулся.

-А что нам девятнадцатый век, неужто так плох? Ну конечно, не было больших химических заводов на реках и озерах, конечно, лучину жгли над законом Божьим, но в общем-то время интересное было, а?

-А знаешь ли, Сережа, Евгений Викторович у нас враг технического прогресса, - начал Пригожин.

-Враг? - с преувеличенным удивлением спросил Варфоломеев, наблюдая, как Соня расставляет чашки на столе.

Она вдруг остановилась и укоризненно посмотрела на отца.

-Нет, нет, Илья Ильич преувеличивает, я вполне сэ-сочувствую...

-А, так вы сочувствующий, - догадался Варфоломеев. - Сочувствующий научно-технической революции, вот как, хм, интересно. А какая же, по-вашему, в таком случае главная сила на земле? Что же движет народами, уж не капитал ли, а может быть, мудрые политики?

-Вы зэ-зря наскакиваете на меня, - Шнитке даже поежился от такого напора. - Я только хочу сказать, наука сама по себе мало стоит, и наоборот, в определенных условиях может нанести ущерб жизни.

-Именно поэтому вы до сих пор на счетах работаете, - съязвил Варфоломеев. - Так, по-вашему, наука малого стоит. А сколько же, по-вашему, стоит, например, Солнце?

-Солнце? - удивился Шнитке.

-Да, Солнце с большой буквы, Солнце - звезда.

-Не пэ-понимаю.

-Как же, ведь Солнце - источник жизни, а вы не понимаете. Без него темно было бы все-таки на Земле.

-Не знаю, куда вы клоните.

Соня замерла, ожидая, что последует дальше.

-Я никуда не клоню. Я просто не люблю разговоров о вреде науки со стороны людей, не имеющих к ней отношения. - Шнитке покраснел, а Варфоломеев продолжал: - Знаете ли, я не люблю всех этих мелких людишек, которые пытаются списать свою тупость, свое неумение пользоваться плодами науки на самих ученых. Эти несчастные чудаки-одиночки, - Варфоломеев непроизвольно махнул в сторону Пригожина, - горе-изобретатели, рационализаторы ухитрились прокормить пять миллиардов людей, а их же и тычут невежды: вы, ребятки, там поосторожнее, не навредите фундаментальными исследованиями, а то и думать перестаньте, а не перестанете, так мы вам и головку свернем, чтоб она не вперед, а назад к природе глядела...

-Да, наукой спасется мир, - увлеченный речью Ученика, воскликнул Пригожин.

Эта поддержка вернула на мгновение Варфоломеева к действительности. Он вдруг понял, что выглядит со стороны глупо, что его ничем не оправданный наскок смешон и ничего не может дать, кроме повода для усмешки. Он взглянул на Соню и ему показалось, что она чуть снисходительно улыбается уголками губ. Потом посмотрел на Шнитке. Тот, казалось, даже с сочувствием глядел на него. Можно было бы и остановиться, но Варфоломеев уже не мог.

-А кто же, по-вашему, главная фигура тысячелетия? Кто же, по-вашему, обеспечил выживаемость цивилизации? Уж не Иисус ли Христос, а? Или социалисты? Черта с два, спасибо, хоть в живых оставили. Маловато на кострах святых спалили народу, а ведь могли бы и всех спалить. Но, слава Богу, не дали, революция техническая подоспела. Пришли добрые дяди, сказали человеку: хватит людей переводить на угарный газ, вот вам паровая машина, а вот автомобиль, а вот синематограф. Развлекайтесь, господа инквизиторы, лавочники, доносчики, отдохните от классовой борьбы.

Варфоломеев разгорячился, будто перед ним и вправду сидели инквизиторы и лавочники, а не простые советские люди.

-Вам еще налить чайку? - почему-то вдруг спросил Шнитке.

Лицо его было бледным, как фарфоровый сервиз, из которого они распивали чай. Евгений приподнялся, схватил чайничек и невзначай пролил заварку на брюки Ученику Ильи Ильича.

-Ох, простите! - воскликнул он и бросился вокруг стола к гостю.

Очутившись рядом с Варфоломеевым, Шнитке вынул из кармана платок и, бухнувшись на колени, принялся оттирать тому штанину. При этом он постоянно что-то причитал, словно молился. Соня с ужасом смотрела, что будет дальше. Сергей Петрович наконец опомнился и, брезгливо оттолкнув Евгения, встал. Получилось еще глупее. Будто сам Варфоломеев стоит в гордой позе, а Евгений ползает у него в ногах. От этого Варфоломеев разозлился еще сильнее и что-то процедил сквозь зубы. Однако время шло, а Евгений не поднимался. Наконец все заметили, что он не просто лежит, а тихо стонет. К Евгению подскочила Соня и попыталась поднять его, но не смогла.

-Помогите же, - попросила она Сергея. - Разве вы не видите, у него приступ.

Когда пострадавшего положили на диван, тот принялся объяснять:

-Ничего, ничего, это язва, сейчас пройдет. Знаете ли, чертовски больно. Очень, очень больно, больно и хорошо. - Евгений прикрыл, как от удовольствия, глаза.

Ох, не язва у него, подумал с каким-то даже удовлетворением Варфоломеев. "Господи, что я наделал. Зачем надо было оставаться здесь, почему я не уехал." Плохо было Варфоломееву. Он теперь искал предлог, чтобы поскорее уйти отсюда. Хорошо еще, что у этого чудака приступ начался. Варфоломеев уже собрался незаметно исчезнуть, как изнемогающий от боли Шнитке поманил его пальцем, собираясь что-то сказать на ухо. Варфоломеев подошел и наклонился.

-Пэ-подождите меня на улице, - шепотом попросил Евгений.

Окончательно попрощавшись с хозяевами, Варфоломеев вырвался наконец на холодный мокрый воздух. Он начал уже замерзать, когда у калитки появились Соня и Шнитке. Они немного постояли, потом наклонились друг к дружке и слились ненадолго в одно темное пятно, а затем быстро разошлись. Варфоломеев почему-то вспомнил бледного паренька, кричавшего на все купе: "Хочу еще в дурака!"

-Пэ-простите, я вас заставил ждать, - извинился Шнитке. - Сейчас стало получше, нужно пойти домой медку выпить. Проводите меня немного.

Варфоломеев нехотя пошел рядом.

-Значит, вы меня не узнали? - вдруг спросил Шнитке.

Варфоломеев в недоумении остановился.

-Ну да, ну да, я и сам вас не сразу признал, - Шнитке замахал руками. - Ну там, в сберкассе, днем, смотрю: вы или не вы. А когда вас увидел у Ильи Ильича в кабинете, сразу все сомнения в сторону. Он, думаю, так и есть - он. Все та же горячность, что и десять лет назад, все тот же резкий ум и парадоксальность мышления. Как это вы здорово сказали: "Нужны не бумага и картон, нужны стекло, металл, бетон, наконец деньги, государственные деньги..." - процитировал Евгений. - Неужто вправду сделали? Воплотили?

-Чего сделали? - слегка кривляясь, стал выходить из себя Варфоломеев. - Объяснитесь, если можно. Чего воплотили?

-Да вы что же, и сейчас не поняли? - удивился Шнитке.

-Не понял, - раздельно отрезал Варфоломеев.

-Ну да, ну да, - опять заладил Шнитке, - конечно, конечно. Мы же учились с вами в университете.

"Что они все, с ума посходили? Шнитке, Шнитке, нет такого точно не было. Не помню."

-Не помню, - повторил вслух Варфоломеев.

-Мы же с вами на одном потоке, правда, я так и не кончил. До Бальтазара дошел и все.

-До Бальтазарова? - не выдержал Варфоломеев.

-А, вспомнили!

-Нет, но впрочем, наверно, учились, - оттаивал Варфоломеев, чувствуя, что с этим человеком он действительно когда-то учился. - А Сидорова не помните? - решил проверить и он однокашника.

-Сидорова не знаю, - твердо сказал Шнитке.

-А Горыныча?

-А Горыныч - это вы, - объяснил, слегка улыбнувшись, Евгений и тут же сам удивился: - Впрочем, откуда вы знаете?

Варфоломеев замотал головой. А Шнитке вдруг согнулся и застонал.

-Опять, извините, пожалуйста.

Варфоломеев подхватил Евгения под руку. Тот засмеялся.

Кто бы мог подумать? Уже сейчас ученик Ильи Ильича, друг Марты Карауловой мог бы серьезно задуматься над тем, почему так часто за последние несколько дней ему попадаются однокашники. Но он еще целиком находился под впечатлением своего полного провала. Он с горечью подумал о том, что ему еще целые сутки оставаться здесь, на Северной, в ожидании очередного поезда. С огромным трудом он скрывал внутреннее состояние, стараясь как можно суше реагировать на слова Евгения. А тот почему-то очень близко к сердцу принял их встречу и теперь вовсю разоткровенничался о своей жизни. Правда, Сергей почти его не слушал. Он не хотел признавать в этом странном, похожем чем-то на женщину, человеке соперника. Но для этого необходимо было перечеркнуть ЕЕ. И действительно, разве мог он остаться ради нее здесь на целые сутки? Да нет, он остался, чтобы поговорить с Ильей Ильичем, предупредить его, намекнуть на некоторые новые возможности, новые приложения его мечтаний. Конечно, звучало довольно глупо. А почему, собственно говоря, глупо? Глупо, потому что необычно? Парадоксально? Да нет, глупо не потому, что противоречит, но потому, что слышала она. Вот именно, если бы она не слышала, тогда другое дело, а так...

-Я, знаете ли, пишу сейчас книгу, - донеслись до сознания Варфоломеева слова Евгения.

-Книгу? - переспросил он. - О чем? Впрочем, какая к черту книга?

-"Венец исканиям и размышлениям".

-То есть? - опешил Варфоломеев.

-Я пишу о том, как один гордый человек нашел свое счастье.

-Гордый человек? - будто вспоминая что-то, переспросил Сергей.

-Да уж, именно наш русский тип, - Шнитке остановился, поглаживая живот. - Представьте себе, нашел силы понять душу народа. Он даже, представьте себе, чтобы быть ближе к народу, уехал из столицы, то есть бросил свет, и поселился на самом полюсе, полюсе скуки. Но скуки, конечно, только для гордого человека...

-А, - догадался Варфоломеев и процитировал Основоположника: - "Презрев оковы просвещенья, Алеко волен, как они; он без забот и сожаленья ведет кочующие дни."

-Да, но только в более высоком смысле. Понимаете, Сергей, мы раньше думали: для чего она, русская интеллигенция...

-И для чего же? - с желчью спросил Варфоломеев.

-Я дэ-думаю, что не для открытий великих, да, да, - Шнитке разнервничался и опять стал заикаться. - Я дэ-думаю, мы должны пойти в народ, чэ-чтобы сэ-сохранить братство для Европы. Пэ-понимаете, Сергей, сэ-сохранить святое братство, которого в мире совсем не осталось. тэ-только у нэ-нас. Да, да, не удивляйтесь, у нас, бэ-быть может, нет демократии, нет свободы личности, но нет и эгоизма западного, нет...

-Бросьте.

-Что?

-Бросьте писать. Мысли у вас интересные, а писать бросьте. Вся наша провинция забита чудаками, которые день и ночь чего-то нишут. Вы, Евгений, бросьте это.

-Почему? - удивился Евгений.

-Ничего у вас не выйдет, - уверенно повторил Варфоломеев.

-Да почему?

-Потому что глухомань. Не иначе как дрянь какую-нибудь напишете. Да, да, хорошие книги пишут в столицах, а здесь только дрянь.

-Но как же, вот ведь Илья Ильич тоже пишет об обитаемости миров...

-Илья Ильич тоже дрянь пишет.

-Как! - воскликнул Евгений. - Но как вы можете! Вы что же, не верите?

-Чему? В обитаемость Вселенной? Конечно, не верю. Да дело здесь не в вере. Какие к черту пришельцы, где вы их видели, что они, госпланом утверждены на следующую пятилетку?

Варфоломеев вдруг остановился. Через дорогу как раз под фонарем бежала, то и дело оглядываясь по сторонам, блестящая болотная крыса. В зубах она держала мозговую косточку. Шнитке вздрогнул и рефлекторно схватился за рукав своего провожатого.

-Крыса!

-Странно, - заметил Варфоломеев. - Чего это они разбегались, чай не весна.

Но Шнитке даже не улыбнулся. Похоже, он догадался, в чем дело, хотел сразу сказать, потом передумал, а потом все-таки не выдержал:

-Этого следовало ожидать.

-Как это следовало, из чего? - удивился Варфоломеев дребезжащему голосу Евгения.

-Понимаете, вороны вчера покинули Заставу, вот крысы и оживились - мусор-то надо кому-нибудь убирать.

-Хм, действительно, вам не откажешь в логике, - похвалил Варфоломеев и тут же добавил: - ну что ж, до свидания, Евгений Шнитке, врать не буду, мол, рад, что познакомились, я вообще не люблю знакомиться. Прощайте.

Так они и разошлись, чтобы уже никогда в будущем не встретиться. По крайней мере в этой сегодняшней жизни.

17


Прошло несколько дней. Варфоломеев, нет, вернее сказать, Сергеев вернулся в Южный город. Это будет еще потому правильно, что здесь, в Южном, почти никто его Варфоломеевым называть не мог. А кроме того, Сергеев совсем не то, что Варфоломеев. И дело не в том, что Сергеев звучит проще, ну, как, например, Петров или Иванов, без всяких, так сказать, намеков на кровавые события западной цивилизации. Ведь Варфоломеев вполне распространенная фамилия. Но теперь, в Южном, Сергеев был Сергеевым еще и потому, что он, в отличие от Варфоломеева, ничего не знал о Соне Пригожиной, или точнее сказать, старался о ней совсем не думать.

Да и думать о ней, собственно, было некогда. Дел было много, а времени оставалось мало. Ему явно нужен был помощник. Конечно, он мог попросить Марту, тем более, что она уже несколько раз звонила ему, говорила, что ей все обрыдло, что она устала и хочет встретиться с ним. Но именно из-за этого он не хотел ее просить сейчас ни о чем. Марта обижалась. Она явно что-то заподозрила. Сергеев жалел ее, но ничего поделать не мог. Пропадал на работе, домой приходил далеко за полночь. Некоторые хозяйственные дела поручил своему соседу по лестничной клетке, ранее репрессированному, бывшему врагу народа, а ныне персональному пенсионеру Марию Ивановичу Чирвякину. Марий Иванович, человек добрый, но уставший от жизни, часто заходил к Сергееву поболтать о том о сем по-холостяцки - очень сильно скучал. Единственным его развлечением было конструирование радиоприемников повышенной чувствительности с последующим прослушиванием вражеских голосов, их подробный анализ и еженедельный отчет своему молодому соседу. Поэтому Чирвякин с удовольствием принял порученное задание. Он даже причмокнул от оказанного ему доверия и сказал: "Донской не подведет!".

-Какой такой Донской? - удивился Сергеев своему соседу.

-А это у меня кличка была партийная, - пояснил Чирвякин.

Таким образом, хотя и с напряжением, но важное дело продвигалось вперед по намеченному руслу. И все бы, наверное, так и пошло дальше, если бы не одно событие. Как-то вечером, кажется, на третий или на четвертый день после возвращения с Северной к Сергееву зашел старик Чирвякин и с погребальным видом протянул какой-то клочок бумаги.

-Нате, это вам.

-Что это?

-Я так и знал, я чувствовал...- бормотал Чирвякин.

Сергеев развернул вдвое сложенный листочек и прочел несколько раз его содержимое. Это была повестка из Комитета Государственной Безопасности.

-Я все эти дни чувствовал неладное, - у Чирвякина подкосились ноги и он бухнулся на стул. - Не зря этот мужик у подъезда все время крутился. А тут сегодня заходит ко мне и говорит: вы, мол, такой-то? Я говорю, да, я такой-то. Вот распишитесь, говорит, здесь и передайте это вашему соседу товарищу Сергееву. А напоследок сказал: "Только никому ни слова, - и после паузы добавил: - Вы ведь знаете". А что я знаю, Сергей Петрович? Что я знаю?

-Тихо, не надо кричать, - попросил Сергеев расстроившегося гостя.

Дальше он успокоил Чирвякина, отправил спать, а наутро, как и положено было в повестке, явился по указанному адресу. На проходной дежурный долго вертел в руках документы, удивленно смотрел на повестку, потом на Сергеева, наконец сказал:

-Это не ваша повестка.

-Нет, моя, - нетерпеливо возражал Сергеев.

-Но ведь фамилия не совпадает.

-Не совпадает, - подтвердил Сергеев.

-Ну!

-Звоните своему начальству, - строго сказал Сергеев.

Дежурный позвонил и, выслушав указания сверху, пропустил двуличного гражданина. Здесь наступила очередь удивляться Сергееву. В кабинете 409а (четверка означала номер этажа) его встретил попутчик пассажирского купейного вагона Константин. Правда, теперь у него не было тараканьих усов, да и вид у него был не приятельский, а такой, как будто он был не в гражданской одежде, а в военной форме.

-Константин?! - вырвалось у Сергеева.

-Капитан Трофимов, - уточнил хозяин кабинета 409а.

Капитан сам сел и предложил сесть Сергееву. Воцарилось неловкое молчание.

-Даже не знаю, с чего начать, - прервал затянувшуюся паузу капитан. Руки его легли на коричневую шершавую папку "Дело N..." - Вот, Сергей Петрович, такое, понимаете ли, дело, - капитан снова умолк. - Может быть, вы сами что-нибудь скажете?

Капитан достал сигареты и предложил Сергееву. Тот с удовольствием принял. В комнате по-прежнему стояла муторная зыбкая тишина, воздух застыл, и Сергеев, воспользовавшись этим, принялся пускать кольца дыма. Кольца у него получались превосходные. Вообще, он был мастером этого дела, причем пускал он кольца исключительно ради собственного удовольствия и никогда не делал колец ради зрителей. Ну, почти никогда. А здесь, в условиях полной неподвижности, кольца жили долго. Знающие люди понимают, что кольца нужно делать из дыма, не прошедшего через легкие, тогда они получаются синими, а не желтыми, и кроме того, теплыми. Такие кольца легче плавают в воздухе. Капитан вслед за Сергеевым заворожено наблюдал за одним особенно удачным кольцом. Оно встало посреди кабинета прямо над тем "Делом N...". Через несколько секунд у нижней кромки кольца появилась небольшая нашлепка, потом она превратилась в продолговатый отросточек, вдруг сорвавшийся вниз тоненькой струйкой дыма, а еще через мгновение тоненькие синие волоконца стали закручиваться, одновременно разбегаясь от оси симметрии - возникло новое маленькое колечко. Тем временем рядышком, из соседнего отростка появилось еще одно небольшое колечко, а рядом еще и еще. Вновь появившиеся кольца сами рождали новые системы еще меньших колец. В воздухе повисла дымная гирлянда, сквозь которую едва проступали мужественные черты капитана Трофимова.

-Напоминает процесс размножения, - не выдержал капитан.

-Именно размножения, но размножения, обреченного на гибель. Новые поколения колец используют старый материал, от этого получаются маленькими и чахлыми. Смотрите, скоро вся эта система рухнет, а точнее, растворится в окружающем воздухе, сойдет на нет.

-Что же будет дальше?

-Все зависит от того, как часто господь Бог пускает кольца, - Сергеев улыбнулся.

-Намек понял, - признался смышленый капитан. - Да, Сергей Петрович, поставили вы перед нами задачку. Нда-а, - протянул капитан еще раз. - Особенно меня ваше спокойствие поражает. Вот и кольца пускаете, как будто не у нас, а в ресторане сидите. Ну неужели, - Трофимов наклонился вперед, - неужели вас не удивляет наше внимание?

-Ваше лично или органов вообще? - уточнил Сергеев.

-Вообще.

-Вообще удивительно, зачем вы меня по повестке вызывали. В конце концов, пришли бы в институт, ко мне в кабинет, и спросили бы: каким образом секретная документация оказалась в клетке с медведем? Так нет же, устроили слежку. Зачем? Для чего надо было шута из себя разыгрывать в поезде, зачем эти спектакли с наклеиванием усов?

-Кто еще из себя шута разыгрывал - это вопрос, - обиделся капитан. - Тоже мне Иероним...Впрочем, ладно, Сергей Петрович, я ведь вначале и вправду подумал: шпион хватанул секретную документацию и рванул...

-...На Северную Заставу, бежать через границу ползком к норвегам, - достроил нехитрую версию Сергеев.

-К норвегам? - переспросил капитан. -Один старик на Северной научил, очень словечко понравилось, - Сергеев улыбнулся. - Но ведь это глупость. Вы же должны были знать - у нас объект на Северной, да и родители у меня там.

-Хм, именно - объект и родители, - Трофимов встрепенулся. - Наоборот, все одно к одному, именно чтобы не вызвать подозрений, мол, поехал проведать родные пенаты. Нет, теперь-то я понимаю, теперь, когда вы вернулись, я понимаю, что все было очень искусственно, но и вы должны нас понять, - Трофимов достал из-за стола тот самый черный дипломат, которым Караулов прикрывался от медведя. - Понимаете, Сергей Петрович, я все могу понять. Положим, вы взяли его с работы поизучать, так сказать, в спокойной обстановке, поработать на благо обороны родины, ну и вдруг, прежде чем пойти домой, решили прогуляться в зоопарк. Вообще говоря, странно немного, но положим - всякое бывает. Там случайно встречаете свою знакомую, ну, это еще полбеды. В то же самое время рядышком в клетке оказывается ее благоверный. Смахивает, правда, на водевиль, но в общем еще терпимо. Дальше вопрос: как чемодан оказался в клетке? - Трофимов с ожиданием посмотрел на Сергеева, но тот молчал. Тогда капитан подсказал: - Положим, вы сунули его туда как средство обороны, извините за каламбур.

-Конечно, сунул, - согласился Сергеев.

-Вот, вот, - загорелся капитан. - Вот и Караулов тоже подтвердил, да и жена его не отрицает.

-Вы что, ее допрашивали? Но почему...- Сергеев осекся.

-Почему она вам не сказала? Мы ее предупредили, Сергей Петрович.

-Телефон, - догадался Сергеев. - Конечно, телефон - это ваша работа.

-Могу показать разрешение, - изготовился капитан.

-Не надо, - отчаявшись, махнул рукой Сергеев.

-Итак, вы в целях спасения мужа своей...- капитан сделал паузу, - знакомой передали ему дипломат. Странно, правда, чего он там делал, и главное, чем в это время занимался медведь. Ну положим, ладно, все ж таки двое свидетелей. Дальше вы проявили, судя по докладу постового и группы обывателей, находчивость и смелость.

Сергеев запротестовал, а капитан продолжал:

-Да, да, именно находчивость и героизм. Но потом происходит что-то странное. Ответственный научный работник оборонного значения бросает чемодан в клетке, уходит домой, а через день вообще уезжает в пограничном направлении. Да, да, - капитан замахал руками, - теперь, когда он вернулся, мы знаем, что он не шпион. Но скажите, каким образом, находясь в здравом уме и твердой памяти, он за все пятнадцать дней ни разу не вспомнил о секретных бумагах?!

Сергеев молчал.

-Ни разу за две недели, - повторил капитан, сам поражаясь своим словам. - Но это еще не все. Странная забывчивость перерастает в странную деятельность, - капитан начал загибать пальцы. - Во-первых, хотя там же, на Северной, располагается объект, он даже ни разу не был на его территории, а ведь этот объект строился по его рекомендации, да и место он сам предложил. В то же время в момент проведения первого испытания, кстати, несогласованного с центром, возникает нештатная ситуация - да, да, это подтвердили операторы на объекте - вы, Сергей Петрович, ведете себя как сторонний наблюдатель. И это не все. На следующий день в местной сберкассе переводите на имя матери крупную сумму денег. Далее берете на вокзале билет и тут же, вечером, выбрасываете его, - капитан достал из папки изрядно потертый картонный прямоугольничек и сквозь него посмотрел на лампу, - вот и время отхода было вполне удобным. Но нет, вы уезжаете только на следующий вечер. Кстати, тем же поездом.

-Другие не ходят, - подсказал Сергеев.

-Ладно, знаем, - разгорячился капитан. - Что же происходит дальше? Днюете и ночуете на работе, но об этом мы еще поговорим, а тем временем поручаете соседу, старому заслуженному человеку, заплатить за свою квартиру на шесть месяцев вперед, да, да, за все коммунальные услуги. Странно, не правда ли?

-Ничего странного, - спокойно ответил Сергеев, - заплатил сразу, чтобы потом время не тратить.

-Положим, а консервы зачем нужно было закупать в таком несусветном количестве, а крупу, а соль? Вы что, к атомной войне готовитесь? Да и Чирвякин, вы бы видели, как он это все таскает!

-Это не имеет никакого отношения к делу. Да и дела никакого нет, - сказал Сергеев.

-Нет, вы странная личность, Сергей Петрович, ей-богу, неординарная. Я вот по долгу службы соприкоснулся и просто диву даюсь, до чего нелогично люди живут. Живут и работают. И особенно работают. Вот скажите, Сергей Петрович, чем вы занимались последние дни?

-Я вам скажу, но вы не поймете, - ответил Сергеев.

-Отчего же это я не пойму? - настаивал капитан.

-Это слишком специально.

-А может быть, мы с вами коллеги?

-Что вы имеете в виду? - насторожился Сергеев.

-Я тоже, Сергей Петрович, физик. физик, - как-то мечтательно произнес капитан.

-Не знаю такого физика, - сухо сказал Сергеев. -Но и вас мало кто знает.

Внезапная догадка осенила Сергеева и он начал потихоньку, чуть нервно смеяться.

-Уж не учились ли мы вместе, гражданин капитан? - сквозь смех спросил он.

-Зря смеетесь.

Капитан встал из-за стола и подошел к противоположной стене. Там он открыл дубовую дверцу встроенного шкафа, наклонился внутрь, постоял так немного, совершая какие-то странные движения. Когда он распрямился, Сергеев на месте капитана обнаружил здорового кудрявого увальня - однокашника Сидорова.

-Маскарад, - процедил Сергеев.

-Да, Сидоров - это, конечно, выдумка, но что учились в университете вместе - это точно.

Сергей Петрович устало облокотился на стол и положил голову на руки.

-Вам что, плохо? - спросил капитан и потянулся к графину.

-Нет, ничего, просто я действительно измотался за последние дни, - Сергеев глубоко вздохнул. - Послушайте, капитан, зачем вам все это? Обо мне все известно, все проверено-перепроверено тысячу раз. Возьмите документы в первом отделе института, почитайте. Читали? Ну так что же вы еще хотите, там все указано, все мои отчеты подшиты у заказчика. Работаю по теме "Арктур". Ну, вот видите, и это вам известно.

-Да, мне все известно, но мне непонятно, какую роль должен играть объект на Северной. Он же заранее не был запланирован.

-В техническом задании я дал полное обоснование, - сухо сказал Сергеев.

-Да, я читал.

-Ну?

-Но я ничего не понял.

-Теоретическая физика, знаете ли, сложная наука, - процитировал Сергеев своего великого предшественника. - В общем, так, капитан. Сегодня мы ничего не выясним. Вопросов много, я согласен. Давайте сделаем так. Я вам все изложу письменно, так, чтобы все стало на свои места, и через недельку принесу. Договорились?

Капитан заколебался.

-Ну что вы, в самом деле думаете, что я шпион? - усмехнулся Сергеев.

-Ладно. Давайте через три дня, в пятницу.

-Хорошо, постараюсь.

Перед тем, как расписаться на повестке, капитан спросил:

-Бальтазарова неужто вправду забыли?

-Да уж сейчас вспомнил.

-А меня?

-А вас нет. - Подозреваемый вдруг вспомнил: - Шнитке тоже ваша работа?

-Шнитке? - переспросил капитан. - Кто такой?

-Кассир на Северной, не прикидывайтесь!

-Ей-богу, не в курсе, - капитан сделал удивленное лицо.

-Ладно, черт с ним, одним шпионом больше, другим шпионом меньше.

Сергеев усмехнулся, а капитан уже благожелательно сказал:

-Нужно все-таки нам познакомиться поближе. Вы мне определенно нравитесь. Я, знаете ли, в этом кабинете многих наблюдал. Слава-то о нас, знаете, какая в народе. Но вы меня, ей-богу, поразили. Либо вы и вправду чистый, ну как блаженный просто, либо... либо мне, знаете ли, даже страшно подумать.

-Неужели и вам бывает страшно? - пошутил Сергеев.

-В последние дни - несколько раз. - Капитан расписался в повестке и, протягивая ее, сказал на прощанье: - И пожалуйста, насчет фейерверка.

-Какого? - искренне удивился Сергеев.

-Над мачтой, в полночь. Помните, еще плот с солдатиками...

-От вас, право, ничего не скроешь, - Сергеев как-то особенно хитро прищурил свои маленькие глазки и игриво погрозил капитану пальцем. - До свидания.

-Куда же вы, товарищ Сергеев, - окликнул гостя капитан, когда тот уже открывал дверь. - Чемоданчик-то захватите.

Сергеев картинно хлопнул себя по лбу и, захватив злополучный дипломат, вышел из кабинета.

Да так можно все дело провалить, размышлял Сергеев по пути на работу. Именно из-за такой мелочи. Он потряс дипломатом. Побочный эффект? Может быть, может быть, надо бы разобраться. Но не сейчас, сейчас некогда. Этот капитан определенно что-то учуял. Конечно, учуял, иначе зачем бы он спрашивал, какую роль должен играть объект на Северной. Сергей ухмыльнулся. Ничего, не успеет. Но я тоже хорош, мастер дымных колец. Некогда было думать, а гулять, как сопливый мальчишка, было когда? Мог и раньше с дипломатом что-нибудь придумать. Далее Сергеев вспомнил Шнитке. Теперь он понял, что глупо было полагать, будто бы Шнитке действительно их человек. Ведь он появился на Северной задолго до случая в зоопарке, а до этого у них не было никаких оснований для подозрений. Ведь не было? Неужели Чирвякин... Да нет. Чирвякин, во-первых, ничего толком не знает, а во-вторых, человек он не такой, чтобы расколоться. Шнитке, почти вслух произнес Сергеев. Что она в нем нашла? Меланхолик, чудак или шпион? Далее решать эту проблему он не мог. Мысли его уже вернулись к работе, к тем последним штрихам, последним легким мазкам, которые он обязан нанести в ближайшие дни.

Когда поздно вечером того же дня, истощенный утренним допросом и долгим сидением за последними расчетами, Сергеев возвращался домой, у самого подъезда из темноты вышел навстречу низенький коренастый человек. Человек слегка прихрамывал и как-то странно крутил задом. В последний момент Сергеев уже собрался обойти внезапно возникшую преграду, но хромой зацепил его за рукав.

-Сергей Петрович, - позвал он тихо. - Разрешите так величать?

-Караулов! - воскликнул Сергеев. - Но...

-Вот, сбежал из больницы, не выдержал, до того хотелось свидеться,

- Караулов опять закрутил задом.

-Что вам надо?

Караулов хлопнул ладошками, завернутыми в рукава больничного халата, выглядывавшего из-под коротенького осеннего пальтишки.

-Не велите прогнать, - то ли кривляясь, то ли серьезно загундосил муж Марты.

Сергеев остановился, ожидая, что тот выкинет дальше.

-Во-первых, хочу еще раз попросить у вас прощения за мое дурацкое поведение в зоопарке. В общем, я действительно... кажется, затмение на меня нашло, иначе, ей-богу, разве я мог бы после всего, что произошло, вас перед милицией обвинить? Не извольте сердиться больше, дорогой Сергей Петрович, ей-богу, затмение нашло. И то сказать, бездна. - Караулов сделал паузу после этого слова. - Вот, прошу прощения вторично, но уже напрямую. Ведь Марта передавала мои извинения, а? - Караулов с надеждой посмотрел в глазки Сергею Петровичу. - Передала?

-Да, - как-то слишком резко ответил Сергеев и вдруг покраснел.

-Ну вот и слава Богу, дорогой мой, ну и ладушки. Просто заочно - это одно, а напрямик, тет-а-тет, совсем другое, а? - Караулов скривился.

-Чего же вы еще хотите? - не зная, что сказать, спросил Сергеев.

-Я бы желал получить задание, - выдал Караулов.

Сергеев отшатнулся.

-Какое к черту задание?!

-Любое, Сергей Петрович. Не могу стоять в стороне, не могу, когда история делает шаг, оставаться на месте. Дайте мне работу, любую, самую грязную, только дайте.

Сергеев вспомнил рассказ Марты и ее заверения в нормальности супруга.

-Идите, идите сюда, - вдруг поманил в кусты Караулов. - За вами ведь следят, я знаю.

-Откуда? - удивился Сергеев.

-А-а-а! - почти закричал Караулов. - Значит, следят, значит, все правда. Господи, слава Богу, а то я смотрю на вас и думаю: чего это они как бы меня не понимают. Ну ясно, конспирация.

-Вы дрожите, - заметил вслух Сергеев. - Вам холодно.

-Это я от радости. Господи, я ведь думал, не дай Бог, свихнулся, а ведь следят-таки, ну слава Богу, слава Богу. Ах, Сергей Петрович, я жду указаний!

-Да каких указаний? - начал выходить из себя Сергеев.

-Господи, Сергей Петрович, нужна же организация, нужны деятельные люди, вы же один не справитесь. Ну что Чирвякин? Он, извиняюсь, старик, его же на один год работы не хватит. Да и то, он ведь дурак, либерал.

Сергеев отшатнулся от Караулова. Он как в кривом зеркале увидел себя. Разве не так он наскакивал на Илью Ильича, разве не он кричал: "Нужны, нужны, нужны!"?

-Эй, - Караулов дергал его за рукав, - давайте я подберу пока людей, надежных. Мы с вами перевернем мир. Ведь у вас такая сила, Сергей Петрович. Но знайте, нужно умно распорядиться, нужно все подготовить. Господи, да с таким добром в столицу нужно! Но только - строжайшая конспирация. - Караулов схватил влажной рукой Сергеева. - Сергей Петрович, не велите казнить, побойтесь Бога, я же вам добра, одного добра желаю. Ну положим, изобразите все, что задумали. И что же, думаете, от одного вашего действа все человечество преобразится, вся земля переменится? Да, в некотором смысле переменится, но кто будет, как говорится, управлять естественным ходом вещей, кто будет, извиняюсь, на мостике, кто наконец координировать будет? Ведь кроме вас никто, ведь кроме вас некому, родной вы наш человек, вождь наших помыслов, волшебник социальных перемен...

-Подите прочь, сумасшедший, - взорвался Сергеев.

-Ладно, ладно, не сердитесь, я ухожу, но я буду ждать указаний. Знайте, Караулов не подведет. Караулов жизни не пожалеет ради общего дела. А чтоб не было сомнений в моей преданности, идите наверх и убедитесь, чего стоит Василий Караулов. Прощайте. Жду указаний.

Наверху в сумраке прихожей, когда он вешал плащ на крючок, сзади подкралась молодая особа и обхватила ладошками его лицо.

18


Кратковременный набег южного гостя не прошел бесследно для Северной Заставы. Это утверждение будет тем очевиднее, чем больше пройдет времени со дня необычной ревизии провинциальной жизни. Но и сейчас, всего лишь через несколько сумрачных осенних дней те из жителей Северной, которые имели хоть какое-то к нему отношение, нет-нет, да и вспоминали о нем парочкой-другой неспешных мыслей. Например,

сердобольный старик с подбитым глазом, угощавший гостя таранькой, теперь распространял у пивной бочки свежую информацию о том, что такое кефир. Когда друзья-горожане с удивлением узнавали, что этот редкий напиток является смесью денатурата с козьим молоком, старик в подтверждение своих слов говорил, что если кто не верит, то пусть спросит у Афанасьича... Афанасьич обижался и посылал всех куда подальше, заявляя со страшным хрипом, что сын его секретный работник, делает сверхбомбу, и что в конце концов привезет ее сюда и подорвет все к едреней матери. Откуда такая крайняя мысль могла прийти в голову Варфоломеева-старшего, никому не известно. Да, наверное, и сам бы Афанасьич не мог сказать, с чего такое могло возникнуть в его мозгу. Одно известно - своего сына он считал великим человеком (а какой же еще мог быть у него сын?) и верил, что рано или поздно Сашка, как он его обычно называл, нечто подобное сотворит. "Вот посмотришь, - проснувшись ночью от окончания действия спирта, говорил он жене, - твой Сашка что-нибудь учудит. Ишь, гастролер, не было десять лет, а побыл-то всего три дня и умотал, академик. Нет, ты скажи, мать, чего он приезжал, чего он тут вынюхивал? Чего он тут высматривал? А?". Мать молча толкала Афанасьича в толстый живот и переворачивалась на другой бок, делая вид, что спит.

Но больше всех пострадала Соня. Удивительное, парадоксальное явление - она, не обратившая абсолютно никакого внимания на редкие иронические глаза южного гостя, упоенная в основном своим личным счастьем, теперь была вынуждена защищаться от двухсторонних нападок, симулируя внутреннюю борьбу, характерную скорее для каких-нибудь легкомысленных особ, способных увлекаться первым попавшимся столичным щеголем, нежели для глубоких цельных натур, к которым она несомненно принадлежала. Да, именно двухсторонних нападок. С одной стороны отец. Илья Ильич словно переродился. Вот уже несколько дней кряду он был крайне возбужден. Он забросил свой письменный труд, забросил ученические тетрадки, забросил даже очередной проект и, приходя из школы, блуждал по дому подобно человеку, потерявшему важную мысль, не смея остановиться на каком-нибудь одном предмете. Когда же появлялась Соня, он тут же заводил разговор о любимом ученике.

-Нет, каков Сережа, а? Сонечка, ты же видела его, скажи, каков? Ты помнишь последнюю встречу, ты помнишь, как он сказал: "Свободный поиск"? Просто так, понимаешь, сказал, - Илья Ильич замирал, вспоминая. - Да ты ведь, Соня, не знаешь, что значит свободный поиск. О-о, это не то что "полет проходит по заданной программе", это не расписанная до мелочей, жестко регламентированная работа в ближнем космосе. Это свободный полет мысли, полет человеческого гения над серой пустыней жизненной необходимости. Пойми, Сонечка, свобода не может быть осознанной необходимостью, потому что осознанная необходимость - это рабство ума, консервация мысли, поденщина...

Соня только пожимала плечами. Она прекрасно знала, что значит для отца свободный поиск. Это была его голубая детская мечта о космическом путешествии ради одного чистого интереса. Илья Ильич признавал свободный поиск высшей формой, вершиной, апофеозом космического полета. Этой мечтой он заражал всех своих кружковцев и те, в силу способности к воображению, на время или навсегда заболевали сентиментальной романтической инфекцией. Ведь согласно пригожинской философии высшие идеальные существа, которые придут на смену обычным людям, пребудут в состоянии непрерывного свободного космоплавания... В общем, все это само по себе очень интересно, но почему ей приходится выслушивать восторженные слова о нем? И ладно бы только дома. Так нет, еще и Евгений теперь при каждой встрече начинал разговор о своем бывшем однокашнике, о начале семидесятых, об их ранних студенческих годах. Соня злилась и просила говорить о чем-нибудь другом. Тогда Евгений заявил, что именно Сергей Варфоломеев свел их с Соней.

-Да, да, я ведь из-за него на Северную приехал, - удивил он Соню.

-Так вот она, ворона! - воскликнула Соня.

Но Шнитке уточнил, что из-за вороны он уехал из столицы, а вот на Северную он приехал из-за Варфоломеева. Соня заинтересовалась и тут же узнала, какие удивительные надежды подавал ее земляк. И не только в смысле ума, но особенно в смысле некоторых душевных качеств, связанных с нетерпимостью ко всякой несвободе. Соня принялась усиленно вспоминать хоть что-либо замечательное о своем соседе. И здесь она кое-что вспомнила, но Евгению не рассказала. Тот и не хотел слушать, он сам напирал. Оказывается, Варфоломеев был исключительной личностью. Уважение студенческого сообщества он добился не противопоставлением себя прописным истинам, но полной независимостью от них. Для этого, согласитесь, нужен кое-какой ум. Преподаватели политических дисциплин побаивались его. Ибо легко было бы расправиться со смутьяном и ниспровергателем основ, например, на экзамене или на зачете, но каково было иметь дело с человеком, который лучше вас знал все источники и все составные части, при этом обращался с ними, с этими частями, так, как будто они были научными гипотезами, а не фундаментальными законами исторической жизни. При всем при том Варфоломеев, по мнению Шнитке, не рвался встать во главе студентов или по крайней мере организовать вокруг себя какой-нибудь узкий круг. Но все же слухи о нем и особенно о его платформе бродили под высокими сводами большой и малой физических аудиторий и не давали покоя многим, кто коротал свои ночные часы в прокуренных блоках столичного университета. Например, к его заслугам приписывалось учение о неизбежности четвертой и последней революции. Евгений даже вспомнил, как ему рассказывали, будто Варфоломеев называет ее, четвертую революцию, интеллигентским путчем. Будто бы задачей такого бескровного, как надеялись многие, переворота станет наконец разрушение централизованной структуры, то есть фактически та многострадальная децентрализация, о необходимости которой с такой силой писал еще Губернатор. Иногда Горыныча (так звали Варфоломеева за глаза) все-таки удавалось припереть к стенке где-нибудь в холле студенческого общежития и расспросить поподробнее о предстоящих мировых процессах. Он вначале отпирался, ссылаясь на занятость, а потом неохотно сдавался и выдавал какую-нибудь пламенную речь. И вот однажды Евгений стал свидетелем, как Горыныч в качестве провинциальнейшего из провинциальных, темнейшего из самых темных и забитых городов привел в пример Северную Заставу.

-Пэ-представляете, Соня, я и не знал, что это его родной город. Я тэ-только запомнил его, как пример, как антипод столицы, как пэ-полюс скуки. Тогда же и решил, что непременно должен жить на таком полюсе.

-Для чего? - удивилась Соня. - Вы что, Евгений, ему завидовали?

-Нет, - испугался Шнитке. - Просто ходили слухи, будто он собирается построить такую специальную машину, которая...- Шнитке замялся, подыскивая простые слова. - А впэ-прочем, все это фантазии.

-Ну что вы замолчали? - не выдержала Соня.

-Пэ-просто я знаю, что ничего не нужно менять, потому что мы не знаем до конца, как оно все устроено и какие мэ-могут быть пэ-последствия. Нужно, Сонечка, жить, просто жить, нужно постепенно улучшать ноосферу тысячами мелких шажочков, небольших добрых действий, наконец нужно больше любить друг друга, - Евгений поднял свои прозрачные глаза и вдруг спросил: - Соня, скажи, он тебе понравился?

-Боже, я не хочу больше слышать о нем ни одного слова! Вы все сошли от него с ума!

Вот такими разговорами Евгений и Илья Ильич огорчали ее каждодневно. К этому еще нужно прибавить неожиданные неприятности в библиотеке. Ни с того ни с сего нагрянула комиссия из центра и стала проверять, что читают на Северной Заставе. И тут вдруг выяснилось, что самые редкие ценные книги, которые с трудом Соня выбивала из центральных коллекторов, были востребованы всего лишь по одному разу и во всех случаях неизменно одним и тем же читателем, Е.В.Шнитке. Ну, это еще полбеды, в конце концов можно обратно перевести книги, не пользующиеся популярностью у народа, в более центральные и более культурные места. Но выяснилось, что в библиотеке допущены гораздо более серьезные нарушения культурного процесса. Оказалось, целый ряд вредных книг, предписанных к изъятию из фондов и последующему уничтожению, не только не уничтожены, но даже не изъяты из обращения. Но и это еще не вся беда. Комиссией после тщательной проверки каталогов было обнаружено несколько названий книг, ранее никогда не издававшихся в стране. Соня собственноручно их перепечатала с таких же, перепечатанных ранее в отдаленных от Северной Заставы местах, экземпляров, затем любовно переплела, выставила на полки и даже занесла в каталог, полагая, что никто за руку ее не схватит. Как это появилось здесь? - спрашивали наиболее возмущенные члены комиссии, потрясая пухлой рукописью "Гадких лебедей" Натаниэля Рубака. А это что такое? - тыкали перстами на изъятую с полки кипу под названием "Сердце собаки", а рядышком - еще более высокую стопку "Жизнеописания честного гражданина" автора знаменитых переводов со староанглийского.

Все эти неприятные события были бы совершенно неприятными, если бы не одно важнейшее обстоятельство, надвигавшееся с необходимостью на Соню. Она уже несколько раз доставала из шкафа мамино свадебное платье, приталенное по старой моде конца пятидесятых. Теперь оно стало в самую пору. А, например, какой-нибудь год назад оно было еще великовато. Казалось, что Соня выходит замуж только потому, что именно сейчас она выросла до маминого платья. Вообще ей повезло. Не было проблем со свадебным платьем, не было проблемы и со свадебным колечком. Елена Андреевна перед смертью сняла золотое колечко и оставила его лежать в шкатулке с иголками и нитками. Теперь пригодилось. И кстати - никаких особых сбережений ни у нее, ни у Евгения не имелось.

Надо сказать, что глядя на себя в зеркало, она испытывала странное, незнакомое раньше волнение. Нет, на этот раз оно не было связано с предстоящим превращением их с Евгением взаимоотношений в новую, более материальную форму. Хотя здесь было над чем задуматься ей, во многих смыслах неопытной и толком ни к чему не подготовленной. Над этим она не думала, справедливо полагаясь на естественное разумное течение событий. Ее волновало сверхточное сходство того, что она видела в зеркале, с фотографическим изображением, висевшим на стене. Казалось, в комнате материализовалось явление двадцатипятилетней давности. Уж не специально ли природа делает детей похожими на родителей? Будто она, природа, ставит какой-то важный физический эксперимент по исследованию явления жизни и для чистоты эксперимента многократно воспроизводит одни и те же условия опыта. Но нет, это было бы слишком скучно, думала Соня. Жизнь неизбежно меняется, жизнь с каждым новым человеком приобретает новый смысл. Ведь так говорил Евгений. Не может быть, чтобы она была то же самое, что Елена Андреевна, она новый, неизвестный миру человек, она будет жить и любить по-новому, у нее новые мысли, ведь она же не биологический вид. Это только все личинки бабочек похожи друг на друга. Вот они наверняка воспроизводятся для проверки какого-нибудь закона. Но мы люди, мы умеем красиво думать, мы умеем быть счастливыми, мы умеем грустить. Разве личинки могут испытывать такое? Правда, мы умираем. Да, я боюсь смерти, но это так естественно. Раз я могу думать, значит, я должна знать, что когда-нибудь перестану думать. Говорят, женщины все чувствуют; чепуха, я думаю, я просто думаю...

19

Между тем и в Южном городе обстановка потихоньку менялась. Чирвякин глубокой ночью дополз до Сергеева, и Марта вызвала врача. Боялись, что инфаркт, но оказалось, что пока нет, а в больницу решили все-таки отправить. На прощанье он крепко пожал Сергееву руку и спросил:

-Свидимся или нет, Сережа?

Сережа утвердительно качал головой, стараясь хоть как-то успокоить старое доброе сердце. Кажется, Чирвякин поверил.

Оставшись без помощника, один на один со своим дерзким планом, Сергеев принялся прикидывать, успеет ли он к назначенному капитаном сроку закончить все свои приготовления. Ему казалось, что он успевал - ведь, к счастью, многое уже сделано, а многое и так заранее было подготовлено. Сергеев, иногда воображая себя незаинтересованным наблюдателем, удивлялся и даже усмехался. Ведь сколько людей работают по его плану и совершенно ничего об этом не подозревают! Даже ближайшие сотрудники в институте, и те по большому счету плохо представляли себе, для чего это все делается. А что уж говорить о тысячах и тысячах рабочих, мастеров, инженеров общего и среднего машиностроения, которые, быть может, и сейчас, в эту самую минуту, в неурочное время гонят спецзаказ особого значения. Заказ, принятый по постановлению центрального правительства, по особому постановлению. Но впрочем, сейчас Сергееву было не до пустого созерцания собственных подвигов. Нужно спешить. Следовало собрать, расфасовать и погрузить все необходимое. Причем погрузить и отправить нужно незаметно. Сначала он попробовал все сделать сам. Он отправился на вокзал. Там сообщили - для перевозки груза нужно заказывать контейнер, а срок заказа контейнеров - месяц до отправления. Получив от ворот поворот, в расстроенных чувствах он побрел домой, не зная пока, что предпринять. И здесь, на привокзальной площади, у трамвайного кольца он почувствовал на спине чей-то взгляд. Странно, по пути на вокзал он сделал все возможное, чтобы избавиться от нежелательных свидетелей. И он избавился, по крайней мере молодой лопоухий парнишка, с утра мелькавший в толпе, исчез. И вот на тебе. Сергеев обернулся. В двадцати шагах от него, совершенно не скрываясь, а наоборот, широко улыбаясь, чуть наклонившись вперед, стоял Караулов и приветственно махал рукой, мол, я здесь, я здесь.

Видно, он был обречен на общество Васи Караулова. "Что же происходит, что же происходит?" - шептала в потолок ночью Марта. На нее сегодня нашло. Под утро она проснулась и стала нашептывать Сергееву беспокойные слова. А Сергеев молча скрежетал зубами. Он так и не признался ей, что внизу у подъезда имел дурацкий разговор с Карауловым и что теперешнее их свидание является не чем иным, как свидетельством преданности Васеньки. Нет, он сразу, как только снял плащ, хотел обо всем ей рассказать, потом решил сначала снять свой любимый вельветовый пиджак и уже после поделиться своими яркими впечатлениями, но отложил и решил, что все расскажет уже совсем после, но после уснул и вот теперь, разбуженный шепотом, скрежетал зубами.

-Ну что ты молчишь? - жаловалась Марта. - Разбудил, а теперь молчишь.

-Я разбудил? - удивился Сергеев.

-Ну да, стонешь, как будто тебя режут. "Я, - говоришь, - нечаянно, я не хотел запачкать вам библиотеку", - подражая его интонациям, процитировала Марта. - Какую библиотеку, Шалопут, а?

-Не знаю, почему-то обрадовавшись, сказал Шалопут.

-Ну, ну, осторожней, ой, ой, - вскрикнула Марта. - Осторожней, волосы прижал! Ну чего ты? А нос-то холодный. А-а, подожди, шалопутный черт, отвечай сейчас же. Ну-ка, покажи свои противные глаза. Ах ты ж, так я и думала. Отвечай, кто такая? Сейчас же!

-Не говори глупостей, - успокаивал Шалопут, а сам снова вспомнил Караулова.

Минутная радость отступила до лучших времен, а на смену ей пришло неприятное чувство долга. Он уже собрался с духом задать давно заготовленный вопрос и прояснить наконец странное поведение Караулова, как вдруг в дверь позвонили. Это был больной Чирвякин. Начался переполох и вопрос повис в воздухе.

А жаль, подытожил свои воспоминания Сергеев, наблюдая, как Караулов на привокзальной площади приветствует его маханием руки. Черт побери, неужели и он чей-нибудь агент?

-Вот и я, Сергей Петрович, - юлозя, приближался Караулов. - Я как узнал, что Чирвякин плох, сразу к вам, думаю, как же вы один теперь. Один, знаете ли, в поле... Ладно, ладно, молчу. Вот ведь, Сергей Петрович, никак мы друг без дружки не можем, будто ниточка с иголочкой. Как Чирвякин ко мне в больницу попал - ну, смех один, а? Другой бы подумал: вот это вероятность, вот это совпадение! А я-то знаю, меня не обманешь, я сразу смекнул: это мой руководитель знак подает.

-Что вам надо? - холодно спросил Сергеев.

-Ну постойте, почему не удивляетесь, почему так грубо, неужели я не доказал, неужели еще требуются доказательства? - Караулов помолчал, ожидая возможных слов, но Сергеев молчал. - Нет, я имею в виду не то. Я имею в виду, что вот как вовремя нашел. А не просто было. Думал, упущу. Как вы начали водить того парня из вагона в вагон, я аж вспотел, но слава Богу, есть еще порох в пороховницах. Ну ладно, хватит хвастаться, жду указаний. - Караулов вытянулся и достал макушкой плечо Сергеева.

-А что парнишка? - решил проверить свою работу Сергеев. - Отстал?

-Ну конечно, иначе как бы, - расплылся в улыбке Караулов.

-Что Чирвякин?

-Плох, в реанимационной, очень плох. На него надежды никакой, я же предупреждал, либера-а-ал, - протянул Караулов.

-Ладно, ладно. Что дальше?

-Ах ты, господи, не верят еще мне, не хотят приоткрыть, так сказать, страшную завесу. Я же вижу, у вас трудности в багажном отделении. Вы только намекните, я вмиг устрою в лучшем виде. И на будущее договоримся, пока нас никто еще вместе не видел.

-Мне нужно багаж отправить, - сдался Сергеев.

-Ну, ну, понятное дело, багаж - это пустяки, только изъявите адрес и время.

Сергеев заколебался. А что в самом деле, можно попробовать. Возможно, когда-нибудь он и пожалеет об этом, ну а что делать? Что делать? Глупо будет, если все сорвется из-за такой мелочи, как отсутствие транспорта. И он согласился.

Получив долгожданное задание, Караулов сорвался с места, хромая, побежал к вокзалу. Буквально через полчаса он вернулся и доложил, что все в порядке, контейнер можно отправлять хоть завтра. Так и решили сделать. Напоследок Сергеев предупредил Караулова:

-Мне не звоните. Телефон прослушивается.

-Понимаю, - многозначительно протянул новоиспеченный соратник.

Жалобно заскрипел на кольце желто-красный трамвай. Сергеев слабо махнул рукой и поспешил на остановку. Внезапно он изменил первоначальное решение ехать в метро. Видно, ему очень хотелось побыстрее остаться наедине со своим дерзким планом. Сейчас нужно было все еще раз хорошенько обдумать, все перепроверить, не забыл ли он еще чего, не ошибся ли в какой-нибудь мелочи. Поездка на трамвае через весь город давала ему целый час спокойного времени. Конечно, все это могло быть только оправданием. Возможно, ему просто хотелось поглазеть из окна на проплывающий мимо прекрасный Южный город. А может быть, даже и не поглазеть, а наоборот, помечтать. Приятно помечтать, когда за окнами проплывают залитые теплым цветом последних листьев кварталы. Он любил этот маршрут, пронизывающий весь город с правого на левый берег. И теперь он будет ехать по любимому маршруту, сначала вниз мимо гигантских бочек ТЭЦ, потом вверх и направо на пригорок с плоским, еле заметным спуском к стотысячному стадиону, потом налево к городскому рынку, рядом с которым на кафедре он совсем недавно напугал старую, немало повидавшую на своем веку цыганку, потом снова направо, на подъем, который почему-то назывался спуском, ведущий на холмы Пещерского района, туда, на кручи и скалы, где раскинулся древний мужицкий монастырь с белоснежной златоглавой колокольней, взбежавшей на самый высокий холм, чтобы хорошенько рассмотреть тысячекилометровую пустыню, начинавшуюся у самых ее ног. А после трамвай покатится по серпантину вниз, на построенный без единого болта и заклепки мост, загрохочет, заскулит на его многострадальных стыках, запоет всеми своими обмотками старый электродвигатель над седыми волнами могучей реки. Ну а здесь, на плоском левом берегу, у искусственного канала он вспомнит лихие проекты архитекторов Северной Заставы, их несбывшиеся надежды создать новый Амстердам с новым, невиданным в мировой истории смыслом. Быть может, он иронически усмехнется при этом, но лишь на миг, а потом застынет его улыбка грустным напряжением мышц и появятся перед ним мраморные пальчики, недвижимые и манящие.

Да, похоже, что так все и произошло. Иначе чем еще объяснить, что в конце трамвайного путешествия он окончательно расслабился и проехал свою остановку. У своего дома он обнаружил лопоухого парня. Тот сидел на скамейке с унылым выражением - видно, в ожидании выволочки от начальства за утреннюю нерадивость. Сергеев, не замечая соглядатая, прошел в парадное. Еще у двери он услышал надрывный рев телефона - звонили по межгороду. Кто бы это мог быть, кто бы это мог быть? Ключ в замочной скважине вертелся, как этот лихорадочный вопрос. Наконец дверь поддалась и он подбежал к телефону. Здесь, внутри своей пустой квартиры, где он больше ночевал, чем жил, на бегу, впопыхах, хватаясь за трубку телефона, он впервые понял, что наступит момент и она сама постучится к нему, вот так же внезапно, как сейчас звонит по телефону. Он был уверен, что сейчас на том конце провода на далекой заставе ее красивые пальчики сжимают черную трубку телефона переговорного пункта.

-Сергей! Сережа? - услышал Сергеев измененный электротехнической мыслью голос своего учителя. - Сережа, алло, алло, это Илья Ильич.

-Да, да, я слушаю.

-Алло, кто у телефона? - не унимался Илья Ильич. -Ну я же, я, Варфоломеев.

-Сережа, ты? У тебя какой-то чужой голос, - на том конце замолчали, как будто с кем-то советовались. Потом Илья Ильич снова заговорил: - Понимаете, тут такое дело...

Сергеев понял, что Илья Ильич не узнал его голоса, и спросил:

-Что-нибудь случилось с Соней?

-Нет...То есть да. Она здесь, она хочет с тобой поговорить.

В трубке зашуршало, и Сергеев, толком еще не успев обрадоваться, услышал нечто совсем неожиданное:

-Сергей Петрович, здравствуйте.

-Здравствуйте.

-Сергей Петрович, Евгения арестовали.

-Как? - опешил Сергеев.

-Да, вчера на работе. Меня тоже допрашивали.

-Что за чепуха?! - Сергеев лихорадочно пытался свести вместе известные ему факты. - Что он натворил?

-Как вы можете? - обиделась Соня.

-Ладно, ладно, но знаете, я к милиции никакого отношения не имею.

-Его не милиция арестовала.

-Как?..

-Сергей Петрович, сделайте что-нибудь, - голос у Сони чуть дрогнул.

Сергей почувствовал, что ей почему-то неприятно просить именно его, и решил все выяснить быстрее.

-Но почему вы обращаетесь ко мне?

-Вы же с ним учились когда-то. Тем более, что все из-за вас...

-Стоп, стоп, стоп. Что значит - из-за вас?

-Из-за вас, - упрямо повторила Соня.

Надо же, она говорит какие-то глупости, а ему приятно.

-Вы что, не понимаете? - возмутилась Соня. - От Евгения требуют информацию о вас. Если вы и вправду большой засекреченный ученый, если у вас есть какие-то с ними взаимоотношения, то причем здесь мы...- голос Сони прервался и возник Илья Ильич:

-Сережа, не обижайся на нее. Ты должен ее понять, ведь сам понимаешь, у них любовь, у них все так хорошо складывается, и вдруг - на тебе. Сереженька, понимаешь, он там, и они его не отпускают...

-Если он ни в чем не виноват, разберутся и отпустят, - успокоил Сергей.

-Господи, так когда же они разберутся? Сережа, у них ведь послезавтра официальная церемония.

-Как послезавтра? - уныло повторил Сергей.

-В том-то все и дело. Мы и сами понимаем, что разберутся и отпустят. Но ведь пока будут разбираться, все сроки выйдут. Ты бы, Сережа, сам бы связался с ними и все бы объяснил. Я, конечно, понимаю, что у тебя и без нас забот хватает. Но и Соня очень просит, вот даже плачет. Да, Сережа, а что мне говорить?

-А что?

-Меня тоже вызывают в государственный дом. Что мне говорить?

-Так, ладно. Говорите все, как есть. Соню успокойте, никаких оснований расстраиваться нет и не должно быть. Скажите, что я все выясню.

-Сережа, а что мне говорить о наших планах? - Илья Ильич часто задышал в трубку и почти шепотом добавил: - Как быть со свободным поиском?

-Все остается в силе, - коротко отрезал Сергеев.

-Ты меня не понял. Говорить-то им про это можно?

-Можно говорить, а можно и не говорить, - начал раздражаться Сергеев. - Все равно никто ничего не поймет и не поверит. Да и не к месту все это, это не их компетенция. В общем, Илья Ильич, я постараюсь все уладить. До свидания.

-До скорого, - как будто в кулачок сказал Пригожин.

Ай да Шнитке, ай да фрукт, размышлял Сергеев, слушая бестолковые телефонные гудки. Неужели он случайная фигура? Да нет, не может быть, явно подослан, так, на всякий случай. Было, наверное, какое-нибудь подозрение, посадили голубчика собирать бесполезную информацию, перестраховщики. Насчет воронья он здорово тогда зачепил. Смешной однако он какой-то и рожа у него не режимная. А арест зачем? Затем, что высветился, а теперь, чтобы я клюнул, решили поиграться. На что они рассчитывают? Что у них впереди, вечность? Нет у них впереди вечности, есть очень мало времени, катастрофически мало, если учесть полный объем мероприятия. Здесь нужна хорошая команда, пяток толковых специалистов и полгода работы, только так можно докопаться. А где ж вам взять толковых специалистов? Толковый специалист к вам на работу не пойдет. Да, голубчики. Сергеев довольно ухмыльнулся. Не пойдет, не пойдет - сипло пропел вслух понравившийся ему глагол. И тут снова позвонил телефон.

-Сергей Петрович? Здравствуйте, - послышался голос капитана Трофимова.

Сергеев буркнул что-то сердитое в ответ.

-Сергей Петрович, если вы собрались к нам насчет Шнитке, то не стоит. Они там на Северной все преувеличивают. Он не арестован, а просто задержан до выяснения некоторых обстоятельств.

-Каких обстоятельств? - уточнил Сергеев.

-Некоторых, - раздельно повторил капитан.

-Да каких же обстоятельств, вы что? - не очень-то натурально возмутился однокашник.

-Вы же сами сказали, что он подозрительный тип, а теперь вот удивляетесь.

-Но... -Ну что "но", что вы волнуетесь? Есть вопросы. Сами понимаете, чего он ни с того ни с сего вдруг приехал в пограничный город, да еще в непосредственной близости от объекта оборонного значения? Это ж не натурально, согласитесь, со столичной-то прописки да на провинциальные харчи! Нет, тут что-то не то. Вы наверняка и сами чувствуете, тут что-то не то, признайтесь, а? - последний вопрос Трофимов задал особенно проникновенно.

-Да я и сам как-то вначале... - неуверенно сдавался Сергеев.

-Вот, вот, Сергей Петрович, тут какая-то тайна, а может, даже идея какая-нибудь. В общем, чего там гадать, проверить человечка нужно, так, на всякий случай.

-Но ведь нельзя же на одних подозрениях ограничивать свободу человека!

-А почему вы думаете, что у нас одни мысленные улики, у нас есть уже и факты. Разве без фактов можно? В общем, тут вы не беспокойтесь. Не распыляйтесь, Сергей Петрович, не затягивайте с отчетом, пожалуйста. Как, кстати, отчет, продвигается?

-Продвигается, - неохотно ответил Сергеев.

-Ну-ну.

Оба замолчали и каждый не хотел первым прервать минуту раздумья. Наконец не выдержал капитан и предложил:

-Может быть, нам встретиться сегодня? Вечерком, например, в неофициальной обстановке. А что, действительно, - как бы удивляясь внезапно пришедшей хорошей идее, продолжил капитан, - все ж таки мы однокашники. Давайте ко мне, а, Сергей Петрович? И Таня будет рада, жена моя, Таня Бальтазарова. Она, кстати, знает о вас и хотела бы лично познакомится. Ну что, соглашаетесь? Соглашайтесь.

-У меня много дел сейчас.

-Да дела - черт с ними, дела всегда будут, нда... - капитан кашлянул. - Давайте, Сергей Петрович, приходите к нам сегодня часикам к восьми. Добро?

-Хорошо, я приду, - согласился Сергеев.

-Вот и отлично, до встречи.

Перед тем как уйти Сергеев заглянул на всякий случай в ту комнату, где было свалена огромная куча всяких необходимых ему вещей. В комнате кроме кучи был стул, а на стуле лежала бумажка. Она содержала список, составленный его рукой. Против каждого названия стояла галочка либо крестик. Галочками старик Чирвякин отмечал купленные предметы, крестиком, соответственно, предметы, не оказавшиеся в наличии в данный момент. Умиленный Сергеев задумчиво стоял посреди комнаты, будто перед ним была не куча продуктов, а курган древнего захоронения. Между тем под желтой алюминиевой банкой атлантической селедки он заметил лопнувший бумажный пакет, из которого некоторое время назад вытек небольшой лавовый поток рисовой крупы. Когда же Сергеев попытался спасти содержимое и вытащил пакет, прикрывая дырку пальцами, рис по всем законам сыпучей физики окончательно вытек наружу. Неудача вернула Сергеева к действительности. Он с размаху бросил пакет обратно в кучу и вышел вон.

20


Невооруженным взглядом было видно, что здесь к его приходу приготовились заранее. Таня Трофимова, худенькая маленькая женщина с глазами, полными любви к мужу, оказалась чудо-хозяйкой. Пока Сергеев и Трофимов поедали заливные, зеленые, шпигованные и зернистые закуски, она бегала вокруг и беспокойно поглядывала на мужа, пытаясь угадать, все ли хорошо и не надо ли чего-нибудь еще. Говорила она мало, но очень характерно. Кожа на ее остреньком миловидном лице была так сильно натянута, что, казалось, закрыть рот ей значительно труднее, чем открыть. Казалось, она прикладывает большие усилия, чтобы молчать и не говорить восхищенных слов своему благоверному. Константин, напротив, разговорился. Подливая то и дело коньячку, он выворачивал всю свою подноготную, будто перед ним сидел не опасный государственный преступник, а лучший забубенный друг. Они уже сходу перешли на "ты".

-Мы, - говорил капитан, - с тобой, Сергей Петрович, уже трижды на "ты" переходим. Но теперь уж навсегда, теперь уж по-настоящему.

Сергей Петрович не спорил, он готов был еще тыщу раз переходить на "ты" хоть с самим дьяволом. Он кивал головой, смеялся в такт хозяину и даже слегка начал подпевать тому, когда он взял в руки старенькую потертую гитару и красивым, чуть хрипловатым низким голосом затянул:

-Протопи ты мне баньку, хозяюшка,

Расколю я себя, распалю. На болоте у самого краюшка

Я сомненья в себе истреблю...

Константин пел с редким для этой песни вкусом. Он не подрожал автору, он пел по-своему, не так хрипло, но очень уверенно, как будто это была его собственная песня. Гость, начавший было подпевать, замолчал и заворожено слушал капитанскую исповедь. Когда же песня кончилась и Сергей Петрович уже собирался похвалить исполнителя, капитан запротестовал:

-Что ты, Сергей Петрович, разве это пение, это ж бледная тень. Давай я тебе поставлю ленту, - капитан потянулся к магнитофону. - У меня полное собрание сочинений. Вон Таня может подтвердить.

-Не надо, лучше спой сам еще что-нибудь, - попросил Сергеев.

-И какую же ты хочешь песню, Сергей Петрович, - Константин улыбнулся.

-Спой, какую сам хочешь.

-Не желаешь говорить, не хочешь себя выдать. Думаешь, капитан в западню завлекает, в душу лезет, - он оглянулся, нет ли рядом жены. - Сергей Петрович, мы же с тобой коллеги. Помнишь, я удивлялся, почему, мол, ты науку бросил, почему талант в землю зарыл? Это же я для дела прикидывался, а вообще-то ты ведь оборону от внешних врагов укрепляешь, а я от внутренних, вот и получается - коллеги мы с тобой, Сергей Петрович. У нас с тобой одна тайная судьба. Да, да, тайная. Иногда смотришь по телевизору, как встречаются бывшие однокашники, и слезы накатываются. А я никогда не встречаюсь. Что я им скажу? Скажу, что веду дело моего бывшего сокурсника, такого же, как они, физика? Скажу, что заподозрен он в краже секретнейших документов, скажу, что установил за ним наблюдение? Раньше, может быть, в общаге из одной сковородки картошку соскребывали, а теперь вот дело номер такое-то с секретным грифом "Арктур"... - Константин замолчал.

В комнату зашла Таня с огромным блюдом.

-А вот и рябчики, - обрадовался Константин. - Танюша, и клюкву обязательно, - он обнял жену за талию и поцеловал в плечо.

Когда с рябчиками было покончено, мужчины закурили, а Таня вспомнила про пироги и ушла на кухню.

-Хочешь, я тебе честно скажу, зачем я тебя пригласил? - спросил хозяин.

Сергеев мотнул головой.

-После моего доклада о нашем разговоре начальство потеряло к тебе всякий интерес. - Заметив на лице гостя удивление, Константин пояснил: -Слежка - это так, по инерции.

-А Шнитке? - спросил Сергеев.

-Шнитке? - переспросил Константин. - Начальство решило подстраховаться. Согласись, подозрительный тип. Я-то думаю, он ни при чем, но проверить, конечно, надо, тем более, если у них там появились факты. Нет, - заметив реакцию собеседника, замахал руками Константин, - даже не спрашивай, не знаю, какие факты. Там на месте что-то откопали. В общем, Сергей Петрович, от тебя теперь требуется только отчет. Приобщим его в качестве последнего документа и дело закроем. Вот такая точка зрения начальства, - повторил Константин. -А у меня свой интерес, Сергей Петрович. У меня же - чистое любопытство.

-Ну? - не выдержал Сергеев.

-На кой хрен нашей обороне нужен объект на Северной?

-У военных не возникает вопросов, а у тебя возникают.

-У матросов нет вопросов, - Константин скривился. - Нет, Сергей Петрович, не хочешь со мной откровенно говорить . А я ведь по-дружески хочу знать, не желает ли кто-нибудь за государственные средства удовлетворять свое личное любопытство, и средства немалые. Сколько правительство выделило на противоракетную оборону? То-то же.

-Дополнительные исследования неизбежны при работе над новыми видами вооружений.

-Да, неизбежны, - согласился Константин. - Но не могут же они поедать пятьдесят процентов бюджета всей программы?!

-По-моему, это ты, используя служебное положение, пытаешься удовлетворить свое личное любопытство, - Сергеев рассмеялся. - Ладно, шучу. Константин, а почему бы тебе не поехать в центр и не изучить в конце концов все документы по программе "Арктур"?

-Спасибо, - отрезал Константин. - Ездил в столицу, просил. Не дали, говорят, только по особому распоряжению.

-Что, особого распоряжения не вышло?

Константин хотел как-то отреагировать, но тут вернулась Таня и все принялись пить чай с маковыми пирогами. Потом снова пели песни, хвалили хозяйку, запивали сигареты мускатом Красного Камня. Под конец Сергеев, улучив момент, спросил у хозяина потихоньку, есть ли у него пистолет. Тот ответил, что пистолет выдается только на оперативное задание. Тогда бывший сокурсник, а ныне секретный научный работник предложил капитану:

-Давай-ка сделаем вот что. Ты, Константин, хочешь узнать правду. Тебе, лично тебе я могу помочь. Завтра вечером я уезжаю на Северную Заставу. Если хочешь, поедем со мной.

-Спасибо, - как-то неуверенно поблагодарил капитан. - А про пистолет ты зачем спросил?

-Пистолет ты возьми с собой.

-Зачем?

-Ну, а вдруг пригодится? - Сергеев сузил свои и без того маленькие глазки.

-Слушай, ну как же без особого разрешения? - заволновался Константин.

-Это не твоя забота, - успокоил гость. - Ты же наши секреты за границу не продашь.

-Не продам, - оторопел от такой прыти Константин. - Но постой, как же я объясню начальству твой внезапный отъезд на Северную? - вдруг задумался Константин.

-Ты же сам сказал, что оно потеряло ко мне интерес, - удивился Сергеев.

-Так-то так, но и внезапные действия нежелательны.

-А ты не докладывай, - нагло попросил однокашник.

-Не могу, поскольку обязан. -Тогда вот, на, - Сергеев протянул белый листок. - Подшей к делу.

-Что это? - как бы нехотя Трофимов развернул листок.

-Приглашение на свадьбу.

-Да, но...

-Бери, бери, хорошая бумага. Так что завтра с чистой совестью и отправимся. Вот только... - Сергеев замялся. - Ты бы не мог взять билеты? Понимаешь, у меня времени в обрез. А?

-Ну ты черт. Хорошо, возьму, возьму, - согласился хозяин и вдруг засмеялся. До того громко, что прибежала жена и, не зная, что подумать, улыбнулась мелкими белоснежными зубками. - Так вот почему, ха-ха, - сквозь смех говорил Константин, - так вот почему ты прорву продуктов закупил!

Гость, вначале обомлевший от внезапного смеха, теперь утвердительно закивал головой и тоже засмеялся.

-Ну, а ты что думал, Константин? Ты что думал... ты думал, я к ответному термоядерному удару готовлюсь?

Сергеев настолько удовлетворился развязкой вечера, настолько был сыт и весел, что наговорил кучу комплиментов хозяйке и даже поцеловал ее пахнущую пряностями руку.

Думал ли он, целуя ее руку, что сам является причиной смерти ее отца? Конечно. Он думал об этом весь вечер. Потому весь вечер ждал разговора о доценте Бальтазарове. Неужели дочь может настолько не любить своего отца? Наверное, может. Наверное поэтому теперь так любит своего красавца мужа. А он, кажется, неплохой парень, да еще и с пистолетом. Да, да, пистолет - это то, чего нам не хватает. Парочка выстрелов вместо салюта. Фейерверк. Ведь никто не догадается захватить даже ракетницу. Конечно, он о чем-то догадался, но у него не хватает духу признаться себе в своей догадке. Нет, настоящая смелость в том, чтобы не побояться подумать, подумать так, как не думал до тебя никто, поверить в то, над чем могут спокойно засмеяться пять миллиардов человек, поверить в то, что не только не подчиняется обычному здравому смыслу, но наоборот, вопиюще ему противоречит.

Здесь ход мыслей Сергеева окончательно теряется. Но не потому, что он перестал думать. Вовсе нет. Он не мог не думать, не умел. Кстати, многие непрерывно думающие считают это безусловным свойством любого человека. Еще философы утверждали, что существуют, пока размышляют. И все же бывают люди, которые могут часами, днями, да что там - месяцами не думать. Слава Богу, Сергеев не был таким человеком. Не был таким человеком и Илья Ильич Пригожин.

21


-Мир состоит из двух типов людей, - говорил Илья Ильич Соне, когда они возвращались домой с переговорного пункта, - живых и мертвых. Это несправедливо, Соня, более того, это не разумно. Здесь природа совершила недопустимую оплошность. Разве можно так безоглядно разбазаривать интеллектуальный потенциал Вселенной. Что это такое за время эксплуатации - пятьдесят лет, ну ладно, ну пусть шестьдесят-семьдесят, это же - тьфу по сравнению с возрастом Вселенной. Нет, тут определенная неточность и мы должны ее исправить. Мы, я имею в виду носители интеллекта. И не важно, кто первый придумает способ вечной жизни - мы, земляне, или какие-нибудь марсиане. Совершенно не важно. Я уверен, они, - Илья Ильич показал пальцем наверх, где проплывали низкие серые облака, - поделятся с нами своими секретами, точно так же как и мы поделимся своими. Нужно только их найти. Невыносимо жить и знать, что где-то осуществилась извечная мечта человечества, а мы из-за своей отсталости и косности не можем воспользоваться плодами прогресса.

Соня молча слушала отца и думала: невыносимо ходить, дышать, разговаривать, когда Евгений томится там, в подвале государственного дома. Она знала, что он там сидит, ей сказала секретарь, управления, бывшая одноклассница. Соня уже несколько раз проходила мимо заветного окна, зарешеченного, едва выглядывавшего из-под земли. Но там внутри было темно и она не могла понять, видит ее Евгений или нет. Разговор с Южным, правда, немного успокоил ее. Отец-то вообще перестал даже думать и предполагать что-либо плохое и теперь предавался размышлению над более животрепещущими вопросами.

-Тут, правда, возникает целый ряд проблем, - заинтересованно продолжал Илья Ильич. - Вот, например, идея равенства и братства. Она же в современном виде никуда не годится. Мы же провозгласили равенство только поперек времени, а вдоль времени? Соня, как же вдоль-то времени?

-Что ты имеешь в виду? - с трудом сохраняя самообладание, отреагировала Соня.

-Ну как же, мертвые - они же тоже требуют справедливости, они тоже имеют право голоса, а то что же это за демократия: собирается кучка людей, единственная заслуга которых состоит в том, что они живы одновременно в настоящий момент, и начинают голосованием судить да рядить. А спросить-то, есть ли кворум, и некому. Потому что не думаем об умерших, считаем их людьми как бы второго сорта, а ведь это несправедливо. Вдруг у них другое мнение? Не интересуемся, только для себя признаем право голоса. От этого каждое новое поколение своих предшественников и ниспровергает, оттого каждый раз все сначала приходится лепить и строить. А где гарантии? Есть одна гарантия - демократия вдоль времени.

-Это уже не демократия, а какая-то трупократия получается, - втянулась Соня в разговор.

-Именно трупократия, именно, но зато справедливо, черт возьми! Ведь и мы не вечны, Соня, ведь и нас оживлять начнут со временем, и наш голос в далеком будущем пригодится. Я вот что для начала предполагаю, для прокатки, так сказать, новых форм народовластия. Нужно провести референдум по какому-нибудь важному вопросу, но не обычный референдум, а справедливый, ну хотя бы отчасти. К примеру, поставить какой-нибудь вопрос на голосование сейчас, а голосовать лет триста. Да, да, не меньше, чтобы статистику разных поколений набрать. Вот тогда и выяснится справедливое решение вопроса.

-Какой же такой вопрос можно триста лет решать? - негодовала Соня.

-Ну, как какой, - замялся отец, - как какой...

-Да, какой? - усмехнулась Соня.

-Да не важно, Соня, что ты к мелочам придираешься. Вопросы, они всегда найдутся, и потом, это же эксперимент. Ведь когда всех оживят, совсем другое дело будет, просто нам нужно к этому времени подготовиться, проанализировать, узнать наконец общественное мнение у отживших поколений.

Так за разговорами они незаметно вышли на берег реки Темной. Зима все никак не наступала. Высыпанный из серых туч снежный покров тут же сходил на нет в результате очередного потепления. Температура приземного слоя вопреки орбитальному движению Земли, кажется, не собиралась дальше падать, а наоборот, как будто в полусне блуждала вокруг точки замерзания. Вот и теперь берега Темной были покрыты рваными белыми лоскутами вчерашнего снега, а сама Темная, казалось, вообще ничего не хочет знать о фазовых превращениях вещества.

-Вчера обещали похолодание, - задумчиво сказала Соня, глядя на одинокое голое дерево, торчащее из окончания стрелки речного острова.

-До минус десяти ночью, - как-то отрешенно подтвердил Илья Ильич, захваченный врасплох открывшейся картиной.

Было что-то необычное в знакомом пейзаже. Он еще раз посмотрел налево, но, не решаясь признаться в том, что он чего-то раньше не замечал, не замечал в течение многих лет, промолчал. Так бывает, можно каждый день ходить мимо здания и не замечать на его крыше прекрасной женской фигуры, или еще того хуже, можно тысячу раз не замечать какой-нибудь черной трубы или красной колонны. Чтобы избежать сомнений, Илья Ильич повернул голову направо, туда, где, как обычно, над островом возвышалась стометровая башня.

-Воронье-то, Соня, на следующий день исчезло. Помнишь, Евгений рассказывал? Ну что ты, плачешь, что ли? - Илья Ильич заметил, как заострился у нее подбородок. Точно так же утончался подбородок у Елены Андреевны, когда у нее накатывались слезы.

-Папа, папа, почему же так получилось? За что?

-Ну-ну, успокойся, доченька, - утешал Илья Ильич. - Сережа обещал помочь. Ты знаешь, Сережа очень, очень большой ученый, он - величина, и к тому же оборонного значения, у него связи, у него большие возможности... Ну-ну, не плачь, все будет хорошо, вот посмотришь.

-Хорошо, хорошо, я же не плачу, - вытираясь кулачком, улыбалась Соня.

Между тем Илью Ильича охватило какое-то нервное нарастающее возбуждение или даже предчувствие. Вот он сказал про Сергея для утешения Сони, а сам почувствовал внутри горячую волну. Снова в его поседевшей голове зазвучал характерный голос ученика. Разве можно, шутя, так обнадежить человека? Вряд ли. Но ведь он мне ничего не обещал, ничего определенного. Не хотел раскрывать все карты? А может быть, боялся лишнего шума или боялся осложнений, например, этот неожиданный арест и... Да нет, чепуха, не мог же он все это делать вопреки существующим структурам, ведь такое невозможно скрыть. Дальше в этом направлении думать Илья Ильич боялся. Ведь и его иногда посещали сомнения. Для чего он тратит жизнь? Что же он такое? Неудачник, графоман?

Графоман, это неприятное слово, все чаще и чаще мучило его в последние годы. Рукописи, возвращенные из научных журналов и издательств, накапливались под его письменным столом. Он часто задевал их ногами, и это было неприятно. Выходило, они были не только бесполезны, как это указывалось в многочисленных официальных отзывах, но даже и вредны - они мешали ему работать. Ну хорошо, это рукописи. А идеи? Ведь еще лет десять назад его лекции, объявленные в городском клубе, вызывали определенный интерес и почти добровольный наплыв народа. Теперь же даже объявление в программе вечера легких танцев с показом сцен из западной жизни никого обмануть не могли. Молодежь, правда, собиралась полузгать семечки, погалдеть, посмеяться над его пламенными мечтаниями.

Ну хорошо, пусть он графоман, пусть его мечты, его проекты - плод больного воображения, пустые фантазии, идиотские иллюзии. Но неужели графоман не может вдохновить серьезного ученого для настоящего дела, неужели так не было в истории? А что, Город Солнца - это ли не безумное филологическое дилетантство? Или, действительно, и мечтать вредно? Просто мечтать? Может быть, прав Евгений, что нужно жить и радоваться реализму действительной жизни, может быть, дохлая провинциальная жизнь и есть самая большая загадка на свете. Интересно, как сейчас там, в подвале, неужто и там он находит пищу для души? Нет, нехорошо так мстительно думать. Пусть живет как знает. Я ему не помеха. Лишь бы Соня была счастлива.

-Смотри, Соня, - Илья Ильич показал рукой на противоположный берег. - Стройка кончилась, леса убрали. Я вчера в телескопе наблюдал, как уезжали военные строители. Остался всего только часовой охраны и больше никого.

Соня промолчала. Теперь, когда убрали высокий забор и ровное плоское пространство простреливалось до самого горизонта, стало очевидным крушение надежд Ильи Ильича.

Вдали над горизонтом виднелась далекая голубая расщелина, прозрачная предтеча надвигавшегося похолодания. В то же время у Сони возникло новое непреодолимое желание. Она подбежала к одинокому болотному кусту, отломила уснувшую ветку и потащила отца вдоль набережной мимо дворца, потом за угол налево, к арке государственного дома. Отсчитав третье от арки зарешеченное окно, наполовину вросшее в землю, она протянула вниз тонкий прут и постучала им по запыленному темному стеклу.

-Соня, ты что? - испуганно оглядываясь, сказал Илья Ильич. - Нас может кто-нибудь заметить. Пойдем, пойдем отсюда, - он попытался потянуть дочь за локоть, но Соня с неожиданным упорством не поддалась даже на миллиметр, а наоборот, продолжала постукивать по окну.

-Может быть, он вовсе не тут, - пытался посеять сомнение Илья Ильич.

-Нет, он здесь, я знаю.

-Но видишь, никто не подходит к окну, - настаивал отец.

-Подожди, сейчас, сейчас он услышит.

Соня еще раз постучала. Но никто не появился из темноты полуподвального помещения. Никто не откликнулся на отчаянный сигнал любящего сердца. Она подошла к самой стене, к самому тому месту, с которого в начале месяца лучший ученик отца начал обмер дворцовой площади, еще раз напоследок до слез всмотрелась в чернеющую глубину камеры предварительного заключения. Казалось, там не было никого. Наконец Илья Ильич оторвал Соню от злополучного окна и уговорил пойти домой.

-Завтра я буду с ними разговаривать, завтра все выяснится, - успокаивал он Соню. - Ну, а послезавтра ты, Соня, оденешь мамино платье и, господи ты мой, какой пир мы закатим, пир на весь мир! -А ты оденешь белую индийскую рубашку, которую я тебе привезла из столицы.

-Да, да, конечно, - обрадовался Сониному оптимизму Илья Ильич. - Я же обещал ее одеть в самый торжественный момент моей жизни. Вот он и наступил, счастливый час, жаль только...

-Ладно, ладно, что-то мы с тобой сегодня совсем на мокром месте, - уже улыбаясь сквозь слезы, принялась успокаивать отца Соня.

22


Прошла еще одна ночь. Все шло как нельзя лучше. Караулов с раннего утра пригнал грузовик с синей полосой и крупной надписью на боку "Перевозка грузов населению", и двое дюжих молодцов с копчеными лицами быстро сколотили деревянные ящики, аккуратно, Караулов следил специально, сложили туда чирвякинские продукты и увезли на вокзал. Потом позвонил Трофимов и сообщил номер вагона. Потом позвонил Зарудин из института и получил последние указания. И все шло прекрасно. Телефон перестал чирикать, у подъезда перестал тереться лопоухий парень.

Все шло так хорошо, что Сергеев решил соснуть часок-другой перед поездом, но тут появилась Марта. На фоне всеобщего увядания природы ее майское цветение выглядело по меньшей мере вызывающим. Совершив традиционный обряд вживания в его апартаменты - вешание сумки на крючок в прихожей, через два шага снимание первой туфли, еще через две припрыжки снимание второй, на половине пути в спальню вытягивание заколки с последующим распусканием прически до плеч, краткое любование перед ею же купленным трюмо - Марта, подобрав под себя ноги, расположилась на дальнем углу бескрайнего дивана. Только тут она заметила, что у хозяина чемоданное настроение.

-Ты опять уезжаешь, Шалопут?

Тот промолчал.

-Надолго?

-Не знаю, - честно ответил Шалопут. -Ничего себе, - протянула Марта.

Шалопут присел на краешек дивана и закурил.

-Ты что, можешь никогда не вернуться? - пугаясь своих слов, спросила Марта.

-Не знаю.

-Та-ак. Я все поняла, - Марта инстинктивно отодвинулась от него еще дальше. - Теперь я все поняла. Ты уезжаешь за границу.

-Ну, - Шалопут замялся, - в некотором смысле да, в общем, смотря что считать границей.

-Ты диссидент, - выпалила Марта.

Шалопут заулыбался.

-Почему ты так решила? Ведь если ты имеешь в виду государственную границу, могла бы посчитать меня разведчиком. А что, это идея, будем считать меня разведчиком, - Шалопут загорелся. - Ведь я и в самом деле разведчик... разведчик человеческих дел, - мечтательно произнес Шалопут.

-Нет, ты не разведчик, ты диссидент, - настаивала Марта. - Ты посмотри, как ты живешь, ты же всю жизнь живешь как на вокзале. Конечно, все сходится, зачем тратиться на мебель, если все равно уезжать? Да что там мебель, посмотри, у тебя ничего нет. Нормальные люди в твоих условиях семьей обзаводятся, корни пускают, а ты? У тебя даже друзей нету. Один Чирвякин, и тот доходяга. Господи, как же я раньше не догадалась, ведь у тебя здесь ничего и никого нет... -У меня есть ты, - не согласился Шалопут.

-Я не в счет, я дура, я влюбленная дура, бросаю семью, бросаю все, а ты? Ты чем жертвуешь? А-а, ты временщик, ты хочешь смыться, а нас тут оставить всех с носом. Господи, а я то думаю, чего он молчит, ни о работе, ни о чем ни слова. Перестань пускать свои дурацкие кольца... Ты обо мне подумал? А что, если ты бросишь меня, а я удавлюсь?

-Марта, ну ты тоже даешь, - Шалопут затушил сигарету и под обстрелом искрящихся гневом карих глаз пополз мириться.

-Не прикасайся ко мне, диссидентская рожа.

Шалопут в ответ лишь помотал головой.

-Ну скажи, что соврал.

-Насчет?

-Насчет заграницы.

-Соврал.

-Честно?

-Честно.

-Ну скажи еще что-нибудь, любимый.

-Что же я скажу?

-Марта.

-Марта.

23


Следующим утром Варфоломеев и Трофимов прибыли на Северную Заставу. Как и в прошлый раз, перед их приездом выпал обильный снег. Казалось, люди и природа решили использовать вторую попытку для взятия новой, невиданной доселе высоты. Правда, не все было точно как в прошлый раз. Теперь попутчики не разошлись сразу с перрона, но наоборот, вместе, нога в ногу пошли к государственному дому. Кстати, проходя мимо багажного вагона, один из попутчиков подал незаметный тайный знак низенькому коренастому человечку, который вел уже активные переговоры с двумя дюжими носильщиками.

Когда они вышли на площадь перед городским музеем, один спросил у другого:

-Сергей Петрович, ты зачем прошлый раз шагами площадь мерил?

Варфоломеев остановился и, слегка прищурившись, ответил:

-Не знаю, как тебе объяснить.

-Как-нибудь объясни.

-Ты смеяться будешь.

-Не буду, - заверил Константин.

-Понимаешь, это у меня привычка в детстве была - так, от нечего делать взять и что-нибудь обмерить, - Сергей Петрович смущенно опустил глаза.

-Обмерить? - удивился Константин. - Для чего?

-Да понимаешь, ни для чего, так просто, интересно почему-то было. - Варфоломеев сделал паузу. - Наверное, от скуки.

-И сколько же у тебя получилось?

-Чего?

-Шагов.

-Хм, двести шестьдесят, кажется.

-Двести шестьдесят пять, - поправил Константин, и оба рассмеялись.

Потом Варфоломеев наметил план действий. Сначала они договорились пойти в государственный дом, а затем уже домой к Варфоломееву бросить чемоданы.

Им пришлось несколько минут затратить, чтобы стуками в стеклянное окошечко разбудить дежурного милиционера. Тот, немало подивившись ранним посетителям горкома партии, строгим голосом потребовал документы. Документы произвели большое впечатление на постового. Вытянувшись, насколько позволяло натяжение костей и мышц, он преданно посмотрел в глаза посетителям.

-Вызовите, пожалуйста, первого секретаря горкома, - вежливо попросил Варфоломеев.

-Товарища Романцева? - все же позволил себе удивиться постовой.

-Да, пожалуйста.

Нужно сказать, просьба генерального удивила не только милиционера, но и на капитана Трофимова. Он толком не понимал, чего хочет товарищ секретный ученый, но решил до поры до времени, как они и условились еще в поезде, не вмешиваться в ход событий.

-Но я не имею права, - оправдывался постовой. - Только в экстренных случаях.

-Именно сейчас и есть экстренный случай, - Варфоломеев построже посмотрел на попутчика и вдруг подморгнул. - Соедините меня с товарищем Романцевым.

Через несколько минут вспотевший, побелевший и одновременно покрасневший постовой передал Варфоломееву черную эбонитовую трубку.

-Алло, Николай Александрович , здравствуйте, - бодренько послал он в трубку утреннее приветствие.

-Чего надо? - послышался голос потревоженного начальства.

-Говорит генеральный конструктор Сергеев.

Воцарилась напряженная тишина. Нужно было как-то помочь титаническому напряжению и Варфоломеев уточнил:

-Генеральный конструктор Секретного Объекта.

Товарищ Романцев громко ухнул в трубку. Он тут же вспомнил и свою скороспелую приветственную телеграмму центральному комитету в связи с постройкой телевышки, и последовавшую затем безжалостную выволочку за попытку рассекретить оборонные данные стратегического значения.

-Слушаю, товарищ Сергеев.

-Завтра, товарищ Романцев, в соответствии с решениями правительства будет произведено генеральное испытание в непосредственной близости от вверенного вам города.

-Испытание чего? - не вынес нарастающего напряжения Романцев.

-Испытание всего. - пояснил Варфоломеев и после паузы добавил для определенности: - Испытание морального духа и стойкости вверенного вам населения Заставы, проверка уровня политико-идеологической работы, проверка организованности городских служб, наконец испытание ваших личных руководящих качеств.

-Слушаюсь, - запела трубка.

-Во-первых, конкретно завтрашний день объявите выходным днем, а неиспользованное рабочее время присоедините к отпуску. Далее, объявите по радио, что завтра на набережной у музея состоится торжественный митинг. С приветственным словом выступит Илья Ильич Пригожин.

-Кто? - не поверило своим ушам начальство. Учитель Пригожин был известен как интеллигент и чудак.

-Илья Ильич Пригожин, - твердо повторил генеральный конструктор.

-Слушаюсь.

-Да, и позаботьтесь о питании, пусть работает открытый буфет.

-Конечно, конечно, - упоминание о буфете почему-то благотворно подействовало на начальство. Кажется, именно с буфета Романцев наконец почувствовал себя в своей тарелке. - И праздничную иллюминацию сделаем, в лучшем виде, - добавил первый секретарь.

-Это на ваше усмотрение, - благожелательно поддержал инициативу Романцева Варфоломеев.

-Да, еще одно, вспомнил Варфоломеев. - Разберитесь здесь у себя в первом отделе. Арестован некто Шнитке. Это непорядок. И еще, к следствию привлечен Илья Ильич Пригожин. Пожалуйста, позаботьтесь, чтобы не мешали товарищу Пригожину выполнять важное правительственное поручение.

Не дожидаясь ответа, Варфоломеев положил трубку. Его боевой тон был красноречивее всяких грозных документов, по крайней мере для постового. Так вот они какие, генеральные конструктора, наверное, подумал милиционер, с личной охраной и с личными полномочиями. Но потом произошло совсем неожиданное событие, на всю жизнь запавшее в душу молодого стража порядка. Генеральный конструктор лично пожал ему руку. Отныне и на веки запомнил постовой крепкое, чуть холодноватое пожатие столичного гостя.

Покончив с формальностями, однокашники отправились устраиваться. По дороге оба молчали. Варфоломеев предпочитал отвечать на вопросы, проясняя ситуацию небольшими шажками. Капитан же решил прояснить ситуацию посредством собственных размышлений и выстраивания логических цепей. С размышлением проблем не было, а вот цепи не выстраивались. Конечно, он соврал, что начальство потеряло всякий интерес к подопечному, наоборот, теперь стало ясно - произошло нечто большее, чем утечка информации в виде черного дипломата, найденного в клетке ангарского медведя. Мастер дымных колец наверняка задумал нечто большее, чем передача секретной информации иностранным спецслужбам. Но что? Обычные методы расследования отказывали. Да, был подключен к следствию он, капитан Константин Трофимов, человек со специальным образованием, человек, хорошо знавший обстановку, в которой воспитывался будущий генеральный конструктор. Нет, у Константина в отличие от начальства не было сомнений, что главный конструктор Сергеев никто иной, как Сергей Петрович Варфоломеев. Невозможно было предположить, чтобы мать и отец могли обознаться. Да и чудак Пригожин прекрасно признал Варфоломеева. Настораживало, правда, то, что Сергеев плохо помнил студенческие годы, те самые годы, которые считаются золотым временем жизни. Но кто его знает, наверняка есть люди, у которых жизнь, настоящая полноценная жизнь, полная смелых замыслов, мечтаний и действий начинается только после окончания университета. Весь фокус в том, какие преследуешь задачи. Да, в этом вопрос. Каковы задачи и каковы методы. Там, в государственном доме, он получил урок. Он вдруг увидел, как легко разрушается нормальная серьезная реалистическая жизнь. Ведь это же сатирический бред, забираться в горком полседьмого утра и требовать соединить его с руководством. И что это за жеманство? Объявить выходной, и какой, к черту, буфет на набережной?! Неужели кто-нибудь серьезно может воспринять такую белиберду? Но ведь он своими ушами слышал, как Сергеев командовал в трубку. Он почему-то вспомнил сейчас, как подопечный сам решил пригласить капитана безопасности с пистолетом в обход всяческих инструкций. Да, это случилось весьма кстати, не надо было скрываться, приклеивать усы или прикидываться случайным попутчиком. Но не произошло ли уже тогда то самое расщепление действительности, которое то и дело сопутствовало фигуре Варфоломеева? Черт, Сергеев, Варфоломеев, Шалопут, Иероним, наконец Мастер дымных колец - не много ли для одного советского конструктора? Все-таки обидно, ему так и не удалось ознакомиться с основной документацией по проекту "Арктур". Чертова централизация. Ну как им объяснишь там, в столице, то, чего сам еще не понимаешь? Капитан на всякий случай потрогал пистолет под мышкой, холодное металлическое прикосновение успокоило фантазию. Неинтересный я человек, подумал капитан. Столько времени просился на оперативную работу и когда наконец сочли, что ему можно доверить не только компьютер, но и пистолет ТТ, он, кажется, совсем растерялся. Ну, а чего стоит специальное образование, если он давно уже забыл, чем отличаются ковариантные компоненты тензора от контравариантных? Только ли расположением индексов? Стыдно. А может быть, спросить у Варфоломеева? Вдруг и он не знает. Вряд ли, попадешь впросак со своими сомнениями. Ну ладно, черт с ним, с тензором, но разве можно так испытывать окружающую действительность? Зачем он выгораживает Шнитке, если, как утверждает, абсолютно не связан с ним? Пусть, конечно, толку все равно не будет. Шнитке необходимо еще проверить и его судьба не во власти даже первого секретаря. Смешной он, этот Шнитке, кажется, дочка Пригожина его действительно любит.

Трудно беспорядочное прыганье идей назвать выстраиванием логических цепей. Тем не менее оно показывает, что хотя следственные органы не имеют четких гипотез, но зато имеют самые серьезные намерения и просто так своих подозрений не снимают.

Сам же подозреваемый, с таким блеском исполнивший в государственном доме задуманную акцию, теперь, вместо того, чтобы удовлетворенно наслаждаться в ожидании ее плодов, все больше и больше нервничал. К своему стыду вдруг ощутил, что с большим удовольствием он прямо сходу пошел бы навестить Илью Ильича, а не, как полагается доброму сыну, в родительский дом. И ладно, если бы здесь была победа ученической преданности над сыновними чувствами. Вовсе нет. Он желал сейчас же, именно в этот самый текущий час, а еще лучше - текущую минуту увидеть Соню, говорить ей откровенные вещи и слушать от нее любые возражения. Он желал этого с такой же силой, с какой приговоренный мечтает о последней затяжке. Кстати, уже подходя к самому дому, он закурил вторую подряд сигарету.

Попутчик Варфоломеева заметил легкое беспокойство подопечного и сходу, повинуясь какому-то скорее интуитивному чувству, направил внезапный удар в виде коварного утверждения:

-Ты, Сергей Петрович, недоволен нашим строем.

Варфоломеев вначале даже не понял, о чем речь - так глубоко он ушел в собственные размышления.

-Слушай, Константин, давай потом поговорим, - мирно предложил подследственный.

-Когда потом? - Трофимов остановился как вкопанный.

По странному стечению обстоятельств это произошло как раз у входа в библиотеку, то есть в том самом месте, где Варфоломееву досталось от Сони.

-Потом, после.

-Нет, ты скажи сейчас, - капитан упорствовал.

-Слушай, Константин, думающий человек никогда не может быть доволен существующим порядком вещей.

-Ага, - обрадовался однокашник.

-Ну и что?

-Значит, существующий порядок не удовлетворяет?

-Слушай, Константин, как меня может удовлетворять существующий порядок, если меня не удовлетворяет даже закон сохранения энергии?

Константин задумался. Он, конечно, помнил про закон сохранения. Но причем тут это? Воспользовавшись замешательством капитана, подследственный подхватил его под руку и потащил знакомить с родителями.

24


Через несколько часов этим же холодным ноябрьским утром в средней школе номер два города Северная Застава случилось необычное происшествие. В десятом классе "Б" шел урок истории. По школьному плану стоял вопрос о свержении самодержавия. Из всех предметов почему-то Илья Ильич больше всего не любил истории. На уроках истории он часто уклонялся от темы, сбивался на собственные рассуждения, чем вызывал впоследствии гнев комиссий Роно. Да, да, именно из-за уроков истории ему то и дело угрожали санкциями, но предпринять что-либо решительное ввиду отсутствия замены не отваживались. В результате учитель Пригожин был и дальше вынужден преподавать историю, причем всю целиком, от истории древнего мира до самых ее современнейших вершин. И сегодня Илья Ильич, начав с февральского революционного переворота, довольно быстро ушел в сторону.

-Ведь что такое самодержавие? - говорил Илья Ильич в незаполненную пустоту ученических голов. - Это ведь не монарх на троне. Самодержавие у нас в мозгу. Вот главное самодержавие, вот главный наш враг. Посмотрите, даже поговорку наш бедный народ какую придумал: если, мол, дурак, то значит без царя в голове. С трона-то царя сбросить можно, а ведь как его, проклятого, из головы вытравить? Вот в чем главный вопрос нашей истории, дорогие мои молодые друзья.

Молодые друзья хихикали, шушукались, обменивались тумаками, в общем, были весьма далеки от насущных проблем современной истории.

-Царя можно сбросить, - еще раз повторил Илья Ильич, - но этого мало. Важно каждому почувствовать себя человеком. А как почувствуешь, если существо народное помещено в центральную структуру? Ведь всякая центральная структура рождает самодержавие. Вот, к примеру, мы, провинциальные жители. Едва родившись, мы оказываемся гражданами второго сорта, нам, маленьким существам отдаленного северного края, на роду суждено подчиняться, а не командовать, давать, а не брать, мы, как зрители, вынуждены наблюдать драматические приключения столичной жизни. Разве это справедливо? Для чего, спрашивается, свергалось самодержавие? Уж не для смены ли столиц и самодержцев?

Казалось, Илья Ильич все это говорит больше для себя. Он в какой-то момент даже отвернулся от слушателей и подошел к окну. И там внизу, на выбеленной улице, заметил кавалькаду из трех черных машин. Надо сказать, во всей Заставе было всего три черных машины производства автомобильного завода имени пролетарского писателя и все они принадлежали трем отделам, размещавшимся в государственном доме. Илья Ильич замолчал и школьники, обнаружив учительское безмолвие, бросились к окнам и тоже с удивлением наблюдали приближавшуюся процессию.

Илья Ильич вспомнил - сегодня ему нужно явиться в государственный дом для дачи свидетельских показаний. Странно, думал Илья Ильич, повестка на три часа дня, а теперь еще и десяти нет... Что же произошло дальше? Не успели подъехать машины к школьному порогу, как навстречу высоким гостям с непокрытой головой выскочил директор школы. У него, не подавая руки, что-то спросили и через мгновение тот уже ворвался в класс на урок истории.

-Илья Ильич, на выход.

Учитель ожидал чего угодно, только не того, что случилось. Когда он вышел из класса, ему навстречу уже само шло высшее городское начальство.

-Здравствуйте, дорогой Илья Ильич, - поприветствовал Пригожина товарищ Романцев. - Разрешите засвидетельствовать искреннее почтение и нашу личную озабоченность в успехе эксперимента.

-Какого эксперимента? - поразился старый учитель.

-Понимаю, понимаю, секретный статус, - начальство начало оглядываться назад и шарить по толпе сопровождающих.

Те были одеты в одинаковые заграничные костюмы, по-видимому, закупленные одной партией для аппарата, и от этого как бы сливались в одно серое пятно. Наконец из пятна был выхвачен розовощекий молодец с коричневой кожаной папочкой под мышкой.

-Разрешите вручить, - товарищ Романцев протягивал Пригожину папку. - Здесь некоторые сведения к вашему докладу, данные по району, некоторые, так сказать, показатели - по приросту, по надоям, и прочее. Да, - Романцев хлопнул себя по бокам, - и не забудьте переходящее знамя. Кстати, знамя вносить будем?

-Куда вносить? - теперь Илья Ильич уже насторожился.

-На набережную.

-Простите, не понял, - смущенно признался Илья Ильич.

У него закралась крамольная мысль: а в своем ли уме начальство?

-Хорошо, статус, понимаю. - Товарищ Романцев нагнулся к Пригожину и в самое ухо шепнул: - Всячески поддерживаю.

Когда первый начал шептаться с Пригожиным, директор школы, трудовик и физкультурник, окончательно побледнел и сейчас же схватился за сердце. Позже, когда уехало начальство, директора оживили искусственным дыханием. Романцев перестал шептаться и до боли потряс пригожинскую руку. Из группы приближенных выделился еще один гражданин и попросил у обалдевшего учителя повестку. Илья Ильич покорно вынул ее и та исчезла навсегда во внутреннем кармане ответственного работника. Исчезла и вся делегация, словно она была наваждением, а не группой товарищей.

Еще долго Илья Ильич не мог прийти в себя. Что-то произошло. Уверенность в этом возросла, когда по пути домой у торгового центра он заметил толпу горожан, читающих объявление, приклеенное к бочке пива. Кое-как пробравшись сквозь читателей, он прочел текст, напечатанный на обычной пишущей машинке:

"Граждане Северной Заставы!

В связи с проведением важного секретного эксперимента в непосредственной близости от нашего города завтрашний день объявляется выходным. Торжественный митинг, посвященный открытию эксперимента, начнется в одиннадцать часов по местному времени. С приветственным словом выступит И.И.Пригожин. Явка обязательна."

Мужики и служащие, прочитав объявление, довольно крякали: "Эсо покажет." Илья Ильич обомлел. Люди вдруг начали узнавать в нем завтрашнего докладчика и с опаской отходили подальше.

-Эй, Пирожин, погоди, - услышал Илья Ильич за спиной знакомый голос.

-Афанасьич, здравствуй.

-Здравствуй, здравствуй, - Петр Афанасьич Варфоломеев был уже слегка навеселе. - Вот видишь, - он потряс сеткой с тремя бутылками портвейна, -

у меня праздник сегодня.

Видно, он не прочел объявление и обращался с соседом по-простому.

-А у меня завтра, - жалко улыбнулся Илья Ильич.

-Слышал, дочку замуж выдаешь.

-Действительно, - Илья Ильич даже приостановился. - Как я мог забыть.

-Ну ты, едрена мать, даешь, Пирожин. Хе. А правда, за кого ж ты ее выдаешь, ежели немца твоего арестовали?

-Тише, тише, - попросил Пригожин.

-Ладно, не затыкай рот мне, профессор, очки-велосипед. У меня праздник сегодня, у меня сын приехал. Понял, Пирожин?

-Сережа?

Афанасич вначале недружелюбно посмотрел на соседа, а потом сдался:

-Ну да.

-Так пойдем быстрее, Афанасич.

-Ладно, ладно, ты-то че обрадовался? Ты, Пирожин, брось это, это ж ко мне сын приехал, а не к тебе. Своих сыновей заведи и радуйся, понял?

Афанасич схватил Илью Ильича за потертый каракуль, да так резко, что с головы учителя слетела шапка.

-Ну что ты, Афанасич, пусти. Перестань сейчас же, - учитель безуспешно пытался вырваться из цепких лап Афанасича, но тот не отпускал.

-Ты зачем мне сынов попортил? А? Едрена мать! Что ты мне тычешь: образованиео, образованиео? - Афанасич дико коверкал слова. - Знание - сила. А где же мой сын, Сашка? Сгорел! А отчего? Оттого, что ты ему в голову вдолбил, что он и есть царь природы. А теперь что, туды тебя в качель, второго моего сына, мою кровиночку... - Афанасич с силой зажмурил глаза и выдавил слезу. - Ты зачем мне его испохабил, он ведь, знаешь, чего задумал - всю нашу родную землю извести! Понимаешь, какой ублюдок, хочет всех нас к едреней матери подорвать. А все ты, ты! Вот и рожал бы себе сыновей, и портил бы их. Так нет, жену извел и за моих принялся?!

-Что ты, замолчи, ты не смеешь, - Илья Ильич тоже стал нервничать.

-Ладно, черт с тобой. Пошли домой, - Афанасич как-то быстро отошел. - Он с другом приехал, ух, какой парень! Кремень! Пойдем, познакомлю. Не хочешь? Ну, черт с тобой. Пойдем так, нам же по дороге, родной ты мой профессор, дорожка-то у нас общая, - Афанасич обнял Пригожина и измочил ему седую бороду.

Только возле самого дома Афанасич наконец отцепился и, качаясь, направился на свою половину. Не успел Пригожин зайти в свой кабинет, дабы ознакомиться с содержимым кожаной папки, как появился любимый ученик.

-Сережа, ты знаешь, тут такое! - вместо приветствия воскликнул Илья Ильич и выложил желанному гостю все, что сегодня с ним произошло. - Ну что ты улыбаешься, это же какое-то сумасшествие, Сережа. Ты знаешь, там было написано: "С приветственным словом выступит И.И.Пригожин."

Странно, но его ученик ничему не удивлялся. Он добродушно улыбался, как улыбается человек, выполнивший давно задуманное дело.

-Вот посмотри, вот она, эта папка, - учитель протянул ученику подарок товарища Романцева.

Ученик взял папку, внимательно осмотрел ее со всех сторон, полистал содержимое, угрюмо закрыл ее и с отвращением забросил в дальний угол кабинета. Вот теперь Илья Ильич понял, что все гораздо серьезнее. Потом он часто вспоминал, как звонко шлепнулась о пол кожаная оболочка областных показателей, как будто здесь, в кабинете, или по крайней мере где-то здесь, рядом в доме, какому-то неприличному человеку наотмашь влепили пощечину. Это был вызов, настоящий отчаянный вызов навязанному свыше устройству мира. Рушились эпициклы и дифференты, с хрустальным звоном крошились небесные сферы, медленно, потихонечку, с электрическим треском, сначала слабо, а потом все смелее и смелее подалась матушка Земля. У Ильи Ильича даже заныло плечо, словно к смене погоды. Да, погода менялась. Наступало новое, непредусмотренное метеоцентром похолодание.

25


Больше ждать не было сил. Соня уже второй час ходила туда-сюда по площади перед государственным домом, ожидая, когда наконец из дверей выйдет отец. Холодный пронзительный ветер, будто сорвавшийся с цепи злой пес, носился по площади, поднимая то тут, то там вихрастые снежные воронки. Вначале это ее немного развлекало. Снежные вихри покачивались словно кобры, завороженные монотонным степным воем. Ей казалось: во всем окружающем мире только и есть, что одна бескрайняя снежная степь, и что площадь отгорожена от степи только музеем и полукруглым государственным домом. И нет никакой такой Северной Заставы, нет ее дома, нет библиотеки, а есть только эта площадь да еще эта тяжелая дубовая дверь, из которой все никак не выходит отец. И ждать больше не было сил. Она замерзла. Ей чудилось, что все ее бросили одну наедине с вьюгой, с этой колонной, с этим ее ожиданием. В голову лезли всякие дурацкие мысли. Она уже была готова поверить во что угодно. Или отец не пришел вообще, или он пришел, и его...

Соня напоследок еще раз подошла к третьему окну и тихонько постучала той самой веточкой, сломанной на берегу речки Темной. Она уже столько раз проделывала эту операцию, что разуверилась в успехе окончательно. Не ожидая никакой реакции, ее глаза полуавтоматически скользнули по стеклу, и тут ей показалось, что через запыленное, столетиями немытое окно на нее смотрит Евгений. От неожиданности она даже отпрянула назад, но тут же, почти присев, наклонилась к окну. На этот раз там уже ничего не было видно. Да нет, ей не показалось. Она точно видела широко раскрытые, прозрачные для внешнего света глаза Евгения. Но это было всего лишь мгновение, и сколько она потом ни напрягала близорукое зрение, все было бесполезно. Соня еще немного постояла у окна и, чтобы окончательно не замерзнуть, решила идти домой и выяснить, там отец или нет.

Отца она застала в кабинете за письменным столом. Он что-то с увлечением писал.

-Папа! - окликнула Илью Ильича Соня.

Тот, не поворачивая головы, что-то буркнул в ответ.

-Отец! - еще громче повторила Соня.

-А, Сонечка, да-да, - едва повернувшись, он отрешенно посмотрел на нее и тут же опять принялся скрипеть пером.

Раньше в таком положении она не стала бы больше трогать отца - бесполезно. Но сейчас подошла к нему и холодной с мороза рукой потрясла его за плечо.

-Что ты, Соня? - удивился отец.

-Ты был?

-Где?

-В государственном доме.

-Нет, нет, - Илья Ильич не понимал, зачем ему сейчас докучают вопросами. - Я не пошел, Сонечка. Подожди, все это пустяки.

-Как пустяки? Ты же обещал, ты же говорил - все выяснится, - Соня чуть не плакала. - Ты же обещал... Ты говорил, Сергей Петрович поможет...

-Сергей Петрович! - обрадовался отец. - Сергей Петрович приехал! Да, да! Завтра мы с ним... В общем, тут такое, Соня! - глаза его горели юношеским естествоиспытательским огнем.

-И что с Евгением? - не утерпела Соня.

-А-а, ты об этом, - Илья Ильич поскучнел. - Все устроится, Соня, сейчас это не главное. Ты не беспокойся...

-Ты уезжаешь? - Соня заметила на диване полураскрытый чемодан с наспех набросанными туда предметами первой необходимости.

Илья Ильич виновато пожал плечами. В комнате стало тихо. Соня теперь заметила, что в доме не топлено, и Илья Ильич выдыхает морозный пар. Она поправила платок и теперь услыхала, как со второй половины дома доносится завывание гармони и пьяное разухабистое пение.

...Всю ночь в лазарете покойник лежал,

Наутро ему надоело,

Он вышел на палубу, громко сказал:

Беритесь, ребята, за дело...

-Это Афанасич, - обрадовался Илья Ильич. - Слышь, как тянет. А вот, вот, послушай, Соня, еще один голос... Нет, послушай, какой голос!..

За стенкой запели еще громче:

...Напрасно старушка ждет сына домой,

Ей скажут, она зарыдает.

А волны несутся одна за одной

И след их вдали исчезает.

-Сколько лет не пел Афанасич, не играл, а теперь, а?! Какой красавец, как тянет. Баян - это не шутка.

-Холодно, - сказала Соня и вышла из кабинета, едва не задев локтем космический посадочный бот.

Ее знобило. Она зашла к себе в комнату, достала из шкафа зимнее пальто и, укрывшись им, легла на кровать. Здесь она быстро согрелась и уснула. Тепло шло не только от старого маминого пальто, но и с другой половины дома. Там к вечеру хорошенько протопили и кое-что перепало пригожинской половине.

Ночью даже стало жарко. Она откинула на пол пальто и во сне наблюдала далекие картины детства. Дело было в феврале. Маленькую ученицу третьего класса задержали школьные дела и домой ей пришлось возвращаться одной-одинешеньке, да еще по темным пустынным улицам Северной Заставы. Было очень темно, из трех фонарей горел один. И пока она шла от одного пятна желтого света к другому, на нее наваливался со всех сторон колючий безлунный мрак. В эти моменты улицу обступали темные дикие звери с еле мерцающими желтоватыми глазами. Было страшно повернуть голову. Страшно и холодно. При любом незначительном движении колючий мороз тут же забирался в небольшие щелки и жалил нежную детскую кожу. Мороз был редкий даже для здешних северных зим. На таком морозе вырастали особые крупные снежинки с прекрасными преломляющими свойствами. Желтый свет вольфрамовой спиральки из редких фонарей рассыпался в темноте пригоршнями драгоценных и полудрагоценных камней. Барское излишество холодной ночи тоже пугало Соню. Ей казалось, какие-то недобрые люди разграбили городской музей и, убегая, впопыхах бесхозяйственно обронили вдоль дороги расхищенное народное добро. Миновав очередное светлое пятно и погрузившись в холодный мрак, она вдруг подняла к небу глаза и обнаружила безвоздушное космическое пространство, обильно утыканное молочными звездами. Оттуда, из однородных пустынь Вселенной, повеяло леденящим детскую душу арифметическим порядком. Два плюс два. Три плюс три. И еще, еще... Можно было складывать бесконечно, покоряя безжизненные пространства с помощью одного математического закона. Таким простым показалось Соне это ночное небо, что она от удивления задрала голову вверх, не понимая, где же там могут прятаться идеальные существа, о которых так много рассказывал ей отец. Прошагав с задранной вверх головкой какое-то время, она вдруг почувствовала, что кто-то больно ударил в грудь, да так сильно, что звезды словно молочные зубы посыпались во все стороны со своих насиженных мест. Дальше она бесчувственная лежала, накрытая сверху ранцем, и бессознательно пыталась выдернуть ногу из вмороженной в ледяную дорогу проволочной петли. После подошел к ней соседский худощавый паренек, потрогал за плечо, поднял ее на руки и понес, словно раненую, домой. Разбуженная наконец шаганием, она приподняла длинные ресницы и увидела маленькие блистающие в темноте глаза.

-Вы?! - удивилась она, поджимая под себя голые замерзшие ноги.

-Да, Соня, это я, - послышался голос из темноты.

-А где папа? - почему-то спросила она.

-Илья Ильич спит.

-Спит, - словно пропела Соня и вдруг обнаружила, что обе ее руки находятся в его холодных сухих ладонях.

Нужно было как-то срочно исправить это положение, но мышцы у нее обмякли, и все ее мысленные приказы бесполезно терялись на запутанных лихорадкой тропинках нервных окончаний.

-Он опять в кресле уснул? - спросила Соня, а сама подумала: зачем я об этом его спрашиваю.

-Дха, - гость кашлянул. - Да.

-Он меня обманул, - вдруг пожаловалась Соня. Она ожидала, что гость спросит, почему, но тот промолчал. Он знает, когда нужно молчать, подумала Соня. - И Евгений меня обманул. Они все бросили меня одну там на площади. Мне жарко, Сергей Петрович, - снова пожаловалась Соня и почувствовала, как на мизинце вокруг родимого пятна образовалось еще одно горячее пятнышко.

Оно так сильно жгло кожу, что она закрыла глаза. Потом новое пятнышко появилось на безымянном пальце, потом дальше, дальше, и так пять раз. Наконец Соня выдернула руку и звонко шлепнула гостя по щеке. Зазвенело во всех уголках их совместного дома. Наверное, если бы Афанасич не разбил сервиз тогда, то сейчас он еще долго пел бы свои хрустальные песни. -Простите, Сергей Петрович. Зачем вы... - Соня попыталась найти какое-нибудь подходящее слово, но не смогла и спросила: - Его отпустят?

-Конечно.

-Правда? - обрадовалась Соня и вернула ночному гостю руку.

Ей стало вдруг на душе покойно и хорошо, как будто она опять на его руках покачивается и жмурится, чтобы никто не догадался, очнулась она или нет. Она опять почувствовала себя маленькой девочкой, которой ничего не стоит довериться доброму деятельному другу.

-Садитесь, - вдруг предложила она и чуть подвинулась. - Папа говорил, что вы все можете. Вы волшебник?

Он молча улыбнулся и присел.

-Почему у вас дрожат руки, волшебник? Вы замерзли? - Соня замолчала. - Вы опять молчите, вы боитесь говорить вслух, чтобы я не проснулась. Вы очень хитрый, вы целовали мне руку, а потом что-то шлепнулось, как будто что-то упало на пол. Так?

-Так, - подтвердил гость.

-А вот не так. Посмотрите на себя, на вас нет пальто и нет шапки. Не может быть, чтобы вы разделись, как гость, в прихожей, а потом забрались ко мне. Я в это не поверю никогда. Так неужели на дворе лето? Что это? - Соня вдруг почувствовала на его ладони теплую струйку. Она нечаянно сковырнула свежую засохшую корочку и теперь испугалась еще сильнее. - Вы поцарапались?

-Да, немного.

-Чем?

-Крыжовником.

В темноте Соня не могла видеть его лица, но чувствовала, что он попался. Да, он попался в западню, которую сам себе устроил. Из этой западни, из этой клетки, которую он долго готовил, теперь уж только один униженный исход. Выхода два, а исход один. Либо уйти бесславно ни с чем, либо... Ну, пусть он посидит рядом. Мне грустно, размышляла Соня, он один вспомнил обо мне этой холодной ночью. Он чем-то похож на Евгения.

-Вы похожи на Евгения, - сказала она.

-Университет делает людей похожими, - гость кисло улыбнулся.

-А я вот не поступила в университет, - огорченно вспомнила Соня. - Срезалась на сочинении.

-На сочинении? - постепенно разговаривался волшебник.

-Да. Нравственность в творчестве Неточкина, - Соня вспомнила тему сочинения.

-Нравственность? - ночной пришелец засмеялся. - И что же, вы не раскрыли тему?

-Не раскрыла, - Соня обрадовалась его догадливости и тоже засмеялась.

Она заметила, что разговаривая, они обмениваются друг с другом словами, как будто перебрасываются мячиком, прилежно соблюдая неписаные правила какой-то старой игры. Какой-нибудь изощренный ум мог сказать, что здесь обычное обменное взаимодействие. Словно Соня и Варфоломеев - элементарные частицы, из которых вследствие притяжения складывается окружающая действительность. Но Соня и думать так не могла. Она просто вспомнила, как в детстве они с девочками играли в лапту вдоль летней улицы, похожей скорее на лужайку, чем на проезжую часть Северной Заставы. И как она засмотрелась на прохожего паренька, а толстая, противная соседская дочка Нинка вдруг прицелилась облысевшим влажным мячиком прямо ей в голову и наверняка попала бы, если бы в последний момент парнишка не хлопнул громко в ладоши и не испугал коварную девчонку. А потом парнишка подморгнул хитрым глазом и прошел мимо нее прямо к отцу. Как это он здорово сделал, удивлялась Соня. Теперь она поняла, то была не просто озорная выходка ученика отца, а победное столкновение разума со злом и коварством. Теперь она понимала, насколько это является новым, невиданным и непрочитанным. И как необычно, что не добро противостоит злу, а разум, а добро есть только результат победы разума над злом, коварством и темнотой. Так вот для чего он приехал сюда! В глазах ее опять поплыли молочные звезды. Но теперь уже в обратных направлениях, на свои насиженные места, поименованные в астрономических каталогах животными, предметами и людьми. И опять ей стало холодно и больно в груди, и опять закачался безвоздушный космос в такт уверенным неторопливым шагам истории. Чьи-то неожиданно сильные руки быстро уносили ее вон из прошлого.

26


И наконец наступило утро. Редкое, солнечное, морозное. Было около десяти часов утра, когда Солнце поднялось над заливом и косыми лучами выхватило из темноты Северную Заставу. Местные жители, развели уж давно свои печурки и теперь над почерневшими домишками, над казенными учреждениями, над дворцом и площадью пополз розовый дымок. Заискрился алмазами синий снег, заорали третьи петухи, загудела над домами первая программа центрального радио. Потихоньку, как на праздник, доедали свои завтраки горожане, запивали чаями, а кое-кто и напитками покрепче, заворачивались, закутывались тремя кофтами и шубами, и радостно переругиваясь, выходили на берег речки Темной. Та блестела теперь словно начищенное фамильное серебро.

На берегу, у дворца, дурманящий сосновый запах распространяла свежепостроенная трибуна с помостом и президиумом. Сейчас, не покрытая еще кумачом, не украшенная переходящими знаменами и транспарантами, она больше напоминала место казни, как его изображают передвижники на своих правдивых полотнах. Но низшие ответственные товарищи уже приехали и суетливо командовали разгрузкой парадного инвентаря. Здесь же рядом разворачивал блистающие духовой медью ряды городской пожарный оркестр. Товарищ Романцев новаторски распорядился об оркестре. Слухи о том, что духовые оркестры опять входят в моду в столице, уже докатились до Северной. Подвезли буфет. Развернули вазы с баранками, печеньем и сухарями, раскочегарили медный тульский самовар. Из невиданного лет семьдесят явления выросла краснощекая, с синими от чистого неба глазами, разряженная сарафаном продавщица Сашка.

-Эй, налетай, граждане! - крикнула она в голову тут же образовавшейся очереди. Народ и без того налетал да наяривал. Кто-то хлопал в ладоши, кто-то топал ногами, ухая и побивая себя ватными рукавицами, а кто решил для согрева потолкаться с соседом да соседкой. Заиграла наконец непредусмотренная проектом митинга гармонь, зазвенела разухабистая ядреная частушка.

Все были настолько увлечены охватившим их беспричинным весельем, что никто не замечал, что за буфетом, за оркестром, за трибуной происходит новое, никогда доселе не виданное техническое явление. Между тем еще с ночи на том берегу реки, на том самом месте, где торчала стометровая решетчатая ферма, красовался, поблескивая серебристыми боками, отрицательный скомкыватель лживого вакуума. На боку агрегата ярко горели две буквы: Е.П.

Первым, кто заметил техническое несоответствие между днем сегодняшним и днем вчерашним, оказался сердобольный старик с подбитым глазом. Его зоркий глаз, обрамленный обширным, зеленым от смешения дополнительных цветов фингалом, безошибочно определил:

-Ракета!

-Ракета, мать твою перемать, - теперь он уже крикнул так громко, что у продавщицы Сашки обрушилась ватрушечная пирамида.

Пожарники как по команде повернули головы, а за ними уже и все остальные жители остановились и тихо засопели. Как раз в это время в звенящей морозной тишине к трибуне подъехали три черных машины. Из открытых дверок в клубах пара и дыма вышли строгий генеральный конструктор, седобородый философ и просветитель, и мужественный капитан безопасности. Вслед за ними появились местная библиотекарша, первый секретарь и два пенсионера. Илья Ильич выбежал вперед к самой воде. В дымке испарений, извергаемых переохлажденной водой, он узнал свое любимое детище.

-Чертовски похож! Как же так, Сережа? - обратился он к генеральному конструктору, только что подошедшему на берег.

-Потом, потом. Илья Ильич, пойдемте на трибуну, - он взял учителя под руку и повел на помост.

Вслед за ними поднялся товарищ Романцев, а остальные остались внизу с народом. Шел уже двенадцатый час, пора было начинать. Конструктор нахмурился и посмотрел на часы. Заметив его беспокойство, первый секретарь подоспел к микрофону и принялся разворачивать руками в перчатках листки своей торжественной речи. Тут невесть откуда налетевший ветер вырвал из рук первого доклад и разбросал его мелкими частями по седым просторам северной реки. Романцев растерянно оглянулся по сторонам, а народ внизу зашумел. Кто-то незаметно крикнул из толпы:

-Давай без бумажки шпарь!

Замешательство прервал генеральный конструктор. Он подошел к первому и шепнул:

-Дайте слово Пригожину.

-Товарищи! - обратился к собравшимся первый секретарь. - Торжественный митинг, посвященный началу важного оборонного эксперимента, объявляется открытым. Слово для приветствия предоставляется нашему заслуженному учителю товарищу Пригожину.

Илья Ильич тем временем, повернувшись к толпе спиной, упивался развернувшейся картиной. Пришлось его повернуть обратно к народу и подтолкнуть к микрофонам. Да, теперь он скажет, теперь, когда все стало правдой, когда больше нет сомнений в успехе, он подведет черту многолетним исканиям и размышлениям. Вчера весь вечер он писал свою речь. Писал, но не верил до конца, что свершилось наконец. Поэтому и получалось у него все как-то напыщенно. Но теперь, теперь он скажет.

-Друзья! - обратился Илья Ильич к согражданам. - В этот исторический час мне выпала огромная честь обратиться к вам, мои дорогие друзья, земляки, сограждане. Извините, я волнуюсь, - Илья Ильич поправил круглые очки.

Откуда они взялись, никто понять не мог. Пригожин никогда не носил очков, тем более таких древних. И все же очки были настоящие, не такие, как обычно в фильмах надевают актеры. У актерских очков плоские стекла, и от этого они неестественно блестят. Слишком блестят и производят комическое, ненатуральное впечатление. Другое дело - очки, а точнее,

пенсне Пригожина. В них были нормальные вогнутые стекла, которые почти не поблескивали. Илья Ильич еще раз поправил тонкую серебристую дужку и продолжал:

-Друзья, несколько миллиардов лет назад на этой планете под воздействием солнечного света и взаимного влечения молекул возникла сознательная жизнь.

Толпа внизу притихла.

-Из хаоса и беспорядка бездушной материи безо всяких на то всевышних предписаний и решений, но единственно путем демократической самоорганизации образовалось думающее вещество. Как? - можете возмутиться вы. Неужели мертвое рождает живое? Неужели из бездуховности возникает доброта и нежность, из глупости ум, из предательства самопожертвование? Что же, наступило время жестких вопросов и смелых ответов, ничего не поделаешь, правде нужно смотреть в лицо. Да, мои дорогие сограждане, возникает, да, из ничего! Из пустого места, из холодного беспробудного невежества, вопреки всем известным и неизвестным законам сохранения! Но однажды возникнув, разумная жизнь неистребимо воспроизводится под напором любви и интереса. Она многократно приумножается и ей становится тесно. Да, Земля колыбель разума, но разум не может жить вечно в колыбели. Разум - достояние Вселенной. Он есть и средство, и цель.

Илья Ильич на минуту остановился. Жесткий необношенный воротник индийской рубашки оказался маловат ему и теперь мешал говорить. Он попытался ослабить давление одежды, но вдруг вспомнил про тридцатиградусный мороз и перестал распутывать закутанную шею.

-Человечество много веков лелеяло мечту о покорении Вселенной. Я сам отдал лучшие свои годы освоению безвоздушных пространств, конечно, так сказать, теоретически. Но я знал и верил: наступит время и наш многострадальный народ выполнит свою историческую миссию народа-первооткрывателя безбрежных холодеющих пространств.

Упоминание о холодеющих пространствах насторожило слушателей. В толпе зашушукали. Пенсионер Афанасич громко кашлянул и сплюнул твердеющей в полете жидкостью. Вначале он с завистью смотрел на соседа Пирожина, допущенного выступать перед народом. Теперь же его охватило возмущение. С утра ему наобещали эксперимент оборонного значения, а получается космическое надувательство. "Чего это он нам мозги пудрит, как будто мы этого космоса и не нюхали?" - спросил он у Константина. Константин пожал широкими плечами и потрогал себя под мышкой. У капитана шумело в голове. Он вчера явно недооценил убойные качества местного портвейна. Зато капитана полюбил отец конструктора, Петр Афанасьевич Варфоломеев, и в результате совместного музицирования теперь по-дружески делился с ним возмущением.

Тем временем Илья Ильич продолжал:

-Мог ли кто-нибудь предполагать, что наша бедная, Богом забытая Северная Застава, основанная в таком ошибочном, далеком от культуры месте, вдруг станет всемирным центром торжества человеческой мысли? - При этих словах первый секретарь встрепенулся и, нахмурившись, тяжело посмотрел в спину товарища докладчика. - Кто же мог даже мечтать, что отсюда, из мокрых, заболоченных степей, раскинувшихся у порога водных просторов, человечество сделает еще один шаг навстречу свободе и счастью?

Илья Ильич еще раз, для надежности, обернулся и посмотрел на свою идею, воплощенную в легкий серебристый металл. Идея была на месте. Илья Ильич удовлетворенно перевел взгляд на ученика. Хотел безмолвно поблагодарить его, но Сергей Петрович даже не обратил внимания на учительское чувство. Генеральный конструктор щурил от солнца маленькие глазки, разыскивая в толпе восторженное признание своих волшебных качеств. Как будто все это техническое великолепие он придумал единственно из желания увидеть теперь один-единственный взглядик, коротенький, родной, многозначительный. Но серых любящих глаз никто не поднимал в толпе. Наоборот, изрядно уже продрогшие земляки начали мало-помалу отвлекаться от докладчика и сосредотачиваться на своих замерзших членах.

-Друзья, вы, наверное, уже замерзли, - посочувствовал докладчик с высокой трибуны. - Я кончаю. Итак, наступил момент, приблизилась граница, вот-вот рухнет старый мир под напором научной мысли. Сегодня, когда мы здесь, в степи, сделаем маленький шаг, все прогрессивное человечество, вся Вселенная сделает огромный шаг из прошлого в будущее. Конечно, здесь одной идеи мало. Тысячи и тысячи рабочих, ученых, инженеров могут удовлетворенно вздохнуть. Их труд не пропал даром. Человечество приступает к освоению космических мечтаний.

Не успел Илья Ильич закончить, как в микрофон захлопал товарищ Романцев, за ним с ревом и ожесточением жаркими аплодисментами взорвалась толпа. Первый дал знак оркестру. С радостной обреченностью оркестр пожарников впился беззащитными губами в обжигающий до слез заиндевелый металл. Загремела музыка времен первой революции. Под этот гвалт и грохот никто не заметил, как к берегу подошел небольшой грузовой пароходик.

Точнее, один человек из толпы все-таки обратил на это внимание. Капитан безопасности лихорадочно пытался понять, что же происходит. Если это старт, почему не сообщили? - думал Трофимов. Ну да, не положено, пока не выйдут на орбиту, сам же себе объяснял ситуацию капитан. Но почему вдруг отсюда, почему сейчас, да и вообще, какой к чертовой матери старт?! Чепуха, надувательство, авантюра! Нужно срочно что-то сделать. Он попытался пробраться к трибуне, но люди, вмороженные друг в друга, стояли сплошной стеной между ним и нарушителями спокойствия. Он, зажатый со всех сторон, словно снежная баба с красным морковным носом, беспомощно наблюдал, как Ученик и Учитель сошли с трибуны, подошли к первой черной машине, достали оттуда свои небольшие чемоданчики и под одобрительный гул толпы поднялись на мостик речного суденышка. Наконец треснула людская ограда и капитан вырвался на оперативный простор. Трофимов подбежал к самому краю воды и чуть не успел прыгнуть на быстро поднимавшийся трап. Ну ничего, ничего, шептал капитан, расстегивая кобуру. На отчаянные попытки вмешаться в неизбежный ход событий с мостика поглядывал генеральный конструктор. Он даже с сочувствием крикнул капитану: -Холодно?

-Ничего, - процедил Константин, прицеливаясь в отплывающее судно.

-Сигнальный залп! - крикнул Варфоломеев и засмеялся громким детским смехом.

На мостик выбежал маленький кряжистый человечек и строго погрозил Константину кулаком. Как же, испугал. Не для того ему отечество вручило порох и патроны. Константин материл последними словами чертов мороз и, напрягая натренированные мускулы, решал одну простенькую геометрическую задачку - проведение прямой через две точки. Нужно обязательно решить, а потом уже заглянуть в ответ. Хотя нет, ответ известен. В ответе прямая должна превратиться в отрезок с окровавленным концом. Но та точка на конце отрезка улыбалась ему прищуренными умными глазами. И тут, в самый решительный миг, в тот самый миг, когда на часах пробило двенадцать, он вспомнил забытое, заброшенное, вылетевшее из головы, а теперь вновь ударившее в самое яблочко обстоятельство. Грянул в небо выстрел, замерли люди, оторвали от своих инструментов окровавленные рты пожарники.

-Ну, поехали! - донеслось с капитанского мостика.

Маленький пароходик, трудяга речных просторов, жалобно гуднул и рванулся вдаль. Из толпы вышла на берег низенькая, с узкими плечами женщина, достала из кармана старенького пальто цветастый платочек и помахала вслед уплывающему к неведомым берегам сыну.

Прошло время. Загудел, задымился, задрожал Заячий остров.

-Эка дают! - кричали в толпе.

-Эй, парнишка, стрельни еще разок, - посоветовал кто-то капитану.

-Глянь, пошла, пошла! - радостно заухал старик с подбитым глазом.

-Ну, едри-е-мать твою!.. - кричал Афанасич, подбрасывая в воздух сорванную со шнурков шапку. - Ну Сашка, сейчас подорвет, ей-богу, подорвет!

Толпа ухнула. Длиннющая, метров тридцать высотой серебристая махина, изрыгая из всех центральных и боковых дюз оранжевое пламя, медленно подалась вверх. Гул усилился. Казалось, под землей заработал какой-то адский строительный завод, какая-то неведомая доселе созидательная сила вгрызалась в спящие веками болота, копала, засыпала, бетонировала. Она тут же гремела топорами, звенела пилами, стучала молотками. Гудящее, непрерывное движение кирпича, стекла и железа слилось в единое звенящее веселое пение космического агрегата. Обречено затихла Северная Застава. Выстраивалась новая космическая эра.



Следующая часть - "Полнолуние"

Проголосуйте
за это произведение

Что говорят об этом в Дискуссионном клубе?
222161  2000-05-06 22:20:07
Антон Шмалько
- .... Нет, ну все-таки никак не удержаться. Знаю, что тут не в чести "шуткование и ерничество", что "мысли о судьбах России" требуют настроить лиру на одический лад, но надо же как уравновесить пиндарический пыл обозревателя. Нет... положительно невозможно удержаться... Это какой же должен быть "бредень" (удачное слово тут было приведено, хотя, похоже, автор и не заметил чУдной парономасии) широкий, чтобы такое вот в него заплывало? В самые печальные времена редакционных междусобойчиков, мышиной возни и "творческих" союзов, такого безобразия без редакторского усекновения не пропустили бы. Начинаю цитировать :-)) Итак: "Почитателям фантастики, да и просто приверженцам хорошего чтения, безусловно, знакомы произведения В.Хлумова" - позволю себе заметить, что будучи "профессиональным читателем" в силу рода занятий, образования, воспитания и природных склонностей, я вовсе не стыжусь признаться, что НЕТ, НЕИЗВЕСТНЫ МНЕ ЭТИ ПРОИЗВЕДЕНИЯ. Безусловно, неизвестны. И не думаю, что этого следует стыдиться. Цитирую дальше: "Читатель вступает в роман, словно войско в осажденный город, - несколькими колоннами с разных направлений". - Тут можно было бы развернуть совершенно кафкианскую, если не пеливинианскую (тьфу) картину так и представляешь себе... впрочем, это отдает физиологизмом, богатое выоображение рисует слишком соблазнительные картины... Идем дальше: "С первой же строки действие закручивается, то с одной стороны, то с другой, образы захватывают воображение, будто штурмовые группы, - каждый через свой пролом в крепостной стене..." - Тут я опускаю руки, мое воображение меркнет рядом с этим барочным каскадом уподоблений. Вот только все-таки, кто кого штумует? Я колоннами роман или он меня штурмовыми группами? Или метафоризация прострается еще дальше, теряясь в "дымных кольцах" и вся эта батальная сцена - лишь описание любовной схватки с переменой ролей? На мой вкус - слишком смело... Ну да Бог с ним, со вкусом Слудующая цитата на выбор: "Роман Владимира Хлумова производит чрезвычайно приятное впечатление". - грешен, не могу не съязвить, что при всем уважении к коцепции гедонистического чтения, для критического наблюдения, это несколько... гастрономично. Дальше: "Пожалуй, только в детстве переживаешь подобные моменты, склонившись над пухлыми томами Жюля Верна. В наше время книги знаменитого фантаста читают лишь дети да подростки. Совсем иное дело - роман Хлумова..." - Нет, (чувствую уже возмущенный окрик "Ха-а-а-ам") все-таки в моей идее о метафоре любовной сцены что-то было. В детсве вото пухлый Жюлб прельщал, а ноне времена другие. Впрочем, того хоть дети читают, а вот Хлумова, действительно, другое дело - ни дети, ни подростки не читают. Дальше цитирую почти без комментариев: "Нет, это вовсе не дешевое "развлекалово" современного рыночного и вроде бы жаждущего ублажить "мира грез". Здесь, в романе, есть что-то еле уловимое, что напоминает состояние накануне своего просветления. Да, именно так. Переживаешь нечто подобное величайшему озарению, не сам прорыв сознания, но приближение к нему. Кажется, вот-вот поймешь что-то чрезвычайно важное, что составляет суть Вселенной. Щекочет, будоражит, вселяет надежду, веру, что мир не сводим к арифметическим формулам и к простым цветам". - Ну чистая психоделия. Есть такой анекдот - обкурившись травки, человек чувствует, что ему пришла в голову гениальная мысль. Он хватает бумагу и записывает. Утром, обнаруживает следующее изречение :"Банан большой, а шкурка еще больше" "Чтобы понять это, не нужно лететь к звездам, можно прямо тут, не сходя с места". Конечно, просветление не может совершиться после чтения романа. Для очищения и от читателя требуется нечто большее". - А я-то так надеялся.... И еще несколько гениальных изречений, я даже не знаю, какой незапный восторг должен был пленить ум критика, чтобы они родились... "Чувство живет в романе, несмотря на буйство почти научной фантастики с картонными звездолетами и спускаемыми утюгами". "Даже Имярек (!!!) - и тот человек со всеми сопутствующими обстоятельствами (тяжело убивать лично!)". - трогательный восклицательный знак в особенности. Ну а самое чудное - это реакция автора :-) Тут надо целиком цитировать, но я удержусь - много чести. "Интересна непечатная судьба романа". :-))))) "Ну что еще сказать, чем завлечь? Кого волновали такие личности как Петр-I, Циолковский, Ульянов, Пушкин, Сахаров, Федоров, Джугашвили, Солженицин, Королев, Пастернак, Пригожин, Достоевский, Кондратюк, Салтыков-Щедрин, Высоцкий, Платонов, Чехов, Пешков, Гончаров, Гагарин... вперед! Все они - отчаянные изобретатели и воплотители идей - идей, определивших судьбу России в уходящем столетии" Так и представил себе (проклятое воображение), как Сахаров в обнимку с Джугашвили и Солженицыным, зовут вперед неведомого мне, но уже волнующего Кодратюка. А в другой колонне заходят справа Чехов с Ульяновым. И щтурмовая группа Циолковского ждет только Высоцкого, чтобы войти в мои дымящиеся мозги... Ребята, ну как можно???? Я пытался быть корректным. I was trying, you know... I was trying real hard... Но не сдержался. Времени только жалко.

222163  2000-05-07 10:53:51
В(эб) М(астер) www.pereplet.ru
- Полностью согласен с господином Шмалько! Тупость беспросветная и графоманство. Все ясно - заказная рецензия, рука-руку моет, как я это ненавижу. Но больше всего убивает этот неизвестный Кондратюк. Не иначе, родственник Хлумова, чорт знает что, нет бы Довлатов или Пелевин... Эти кондратюки достали, лезут во все интернетовские дыры - тошно. Просто какая-то белогвардейская сволочь, мельницы строил, а мечтал о звездах... Правда, в национальных академиях Нью-Йорка зачислен, наряду с фон Брауном, но эти везде пролезут. Они даже на Луну вместе с Армстронгом в одном идеологическом пакете... Ноги бы поотрывал, и в луноход. Недоумки, к звездам летать надумали, растрелять надо было или в лагерь к Довлатову, тоже мне, кибальчичи... чи-чи, (звучит литературно).

222170  2000-05-07 19:58:30
dk
- Пока еще недочитал, но можно сказать, что автором всецело движет мысль. Остальное на втором плане. А персонажи простыми кажутся, точнее подмечены какие-то яркие черты человека, остальное достраивается по прочтении на автомате. Да впрочем ценность книги скорее в образе мышления автора. Имярек... хм. Это более человек нежели чем его имя. Хочется написать критику, да неутерпел. Имярек... Кто-нибудь знает, откуда появились названия рек? Волга, Десна, Москва, Днепр???? Урал - понятно, переименовали, ибо яицкие казаки. Нигде ничего не нашел :(

227204  2001-03-03 17:36:01
Иегудиил Сивухин
- Отменная книга.

231384  2001-07-28 12:32:44
qwerty
- Писатель Неточкин - Достоевский. Но еще буду дочитывать... это все под настроение...

231385  2001-07-28 12:39:20
qwerty
- а почвенниками иронично названы авторы Истоков, Корней и пр. Кажется так.

234199  2001-11-06 21:48:40
Ива Шехтенберг
- Книга написана уже давно, а я прочитал ее только спустя десять лет. Думаю, что это только скорректирует взгляд назад и в мое прошлое. Я попытаюсь высказаться, но своим словом, так как я простой читатель, не литератор. Уже самые первые впечатления о прочитанном в романе напомнили мне прозу Лермонтова, Булгакова, и А. Толстого. Конечно, автор спорит со многими и находит свою линию и можно сделать вывод, что не умерла русская литература, традиции ее сохранены и, несомненно, будут продолжены. Я прочитал роман на ╚одном дыхании╩ и готов присоединиться ко всем кто высказал похвалы в адрес творчества Владимира Хлумова. Хочу остановиться на характере героев романа, так как они весьма интересны. Начну по существу дела. Что же случилось в жизни нашего героя? Кто и в чем виноват? Может быть, ничего особенного и не произошло и все что произошло закономерно? Вот эти вопросы считаю главными. Автор романа как бы преднамеренно, и не скрывая даже этого, напускает много дыма уже вначале. Вот пример - доцент Бальтазаров. Мне он представляется достаточно наивным и даже уязвимым, хотя я лично также брезгливо отношусь к таким людям. Он ведь просто играл в свою игру и втягивал в нее очень многих, а соревноваться с ним в этом было просто бессмысленно. Это чистая психология. Я его знал. Он имел кабинет на втором этаже факультета, и на прием к нему, всегда толпилось очень много людей. В первый же проход туда, на прием к нему, на двери кабинета я заметил странную табличку. Она бросалась в глаза многим. На ней печатными буквами сообщалось о должности, занимаемой доцентом, большими печатными буквами была написана фамилия и, намеренно, корявым почерком, вкось, от руки сделана приписка: Леонид Иванович. Странность еще заключалась в том, что табличка эта была, как говорят, от царя Дымка. Он сам входил и выходил через эти двери годами, а табличка не менялась. Можно было задаться вопросом, почему это так? Ответ прост - вы играете уже в его игру. Ведь обратив внимание на табличку, и переступив порог кабинета, вы теперь обратитесь к нему очень четко - Леонид Иванович. Леонид Иванович же глядя на вас, будет лишь слегка посмеиваться. Как- то сразу, невзначай, пришла мне в голову мысль о том, что он то сам и сделал приписку. Как проверить? В один из плановых приходов, под удобным предлогом, я попросил что-то написать его своей рукой на клочке бумаги. Это можно было выполнить почти автоматически, однако его отрицательная реакция была мгновенной, и он переадресовал меня к секретарю. Понял он все хорошо и моментально. Теперь можно и не удивляться тому, что Горынычу удалось одолеть Бальтазарова. Он тоже сыграл против него. Здесь проявляется врожденный характер генерального конструктора. В противоположность примеру произошедшим со мной, где есть логика и расчет, здесь явно проявляется тот факт, что Горыныч обладал весьма развитым аналоговым мышлением. Поэтому подобные ситуации он и не замечал, а Бальтазарова при этом скосило. Мне встречались такие люди. Как-то в разговоре с одним из них на служебную тему он вдруг, и это было не рисованным, а искренним движением, повернулся в пол-оборота к юго-востоку и сказал: ╚ Я прямо-таки чувствую, что Юпитер в квадратуре╩. Сию минуту у меня проскользнула мысль: ╚ А что если бы еще Вега была бы в зените? А?╩. И тут, читая роман, подумал о том, что ведь не зря Горыныча преследовала Луна. Здесь есть что-то существенное. Какова же мораль? Клин клином выбивают. Это понятно. Непонятно другое. Почему весь факультет ломился в лоб, и пытался именно переубедить Бальтазарова. Я поступил иначе. Я сдавал комиссии, а там Бальтазаров сидел молча и ╚думал╩ запускать ли ему свою игрушку или нет. Кто же главный злодей в романе? Это Илья Ильич. Этот будет пострашней Бальтазарыча. Прав Афанасьич, что именно он погубил его детей. Ведь Сергеев - все тот же Сережа, который осуществляет идею Ильи Ильича на практике. Вся его жизнь подчинена выполнению первоначально не своей, хотя и заманчивой идеи. В. Хлумов потихоньку раскручивает спираль И. И.. В чем его бездна? Бессмертие. Казалось бы все ясно. Мысль о ╚загадочном бессмертии заставила его (Понтия Пилата) похолодеть на солнцепеке╩, - это у М. Булгакова. И. И. Ищет бессмертия, стремится к нему, и заставляет других стремиться к нему любыми средствами. Вот тут и подоплека. Бороться надо с Ильичами. Трагикомизм многих ситуаций в романе как бы исподволь борется с навязчивыми идеями. В. Хлумов, например, гениально решил эту проблему идеей деэксгумации. Придумать такое слово нелегко. Но это все-таки некоторое виртуальное пространство, а реальная жизнь несколько другая. Посмотрим здесь на второй план романа. Имярек и Бошка. Интересно описаны. Вот, правда, выводы против них слабоваты. Генеральный конструктор критикует Неточкина и приводит свою формулу - знание побеждает зло. По моему как высказывание Неточкина, так и Хлумова это высказывания в правильном направлении, но обе мысли являются асимптотиками, хотя одна более ╚крутая╩, а другая менее. Решение проблемы найдено. И давно. Это решение, правда, никто не замечает. Для того чтобы найти это решение нужно просто зайти в греческий зал и внимательно посмотреть экспозиции. Когда я впервые увидел ее, то многое понял. В этом зале самые многочисленные экспонаты - это скульптуры тираноубийц. Греция - колыбель демократии, и вот представьте себе, что на каждого тираноубийцу нашелся свой Пракситель. Это поименная галерея создавалась на протяжении столетий и по-своему интересна не менее чем галерея портретов героев войны 1812 года. Вы можете воскликнуть: ╚ А не карбонарий ли Я?╩ - Я историк. Нить романа и реалистична и фантастична одновременно. Приведу примеры интересных совпадений. Я с интересом прочитал эпизод с аварией поезда. Там все как-то сгущалось и сгущалось, но вот по ходу чтения как-то представилось, что авария то аварией, а динамик в вагоне продолжает работать и диктор сообщает очередные новости ╚ по городу поползли тревожные слухи, что где-то горят склады сушеного кактуса╩ - ну точно как попал в другой роман в ╚Аэлиту╩. Мастерство автора сногсшибательно, если герои романа почти осязаемы. А вот еще маленький штрих. Уж я знал об этом, а откуда В. Хлумову стало известно? Я про ворону. Я видел эту ворону. Это было зимой. Это был год низкой Луны. Ближе к вечеру, когда темнело, у меня выпадала ╚минутка╩ пробежаться по магазинам. В тот день, напротив, я утром побежал к цековскому магазину. Это ниже по проспекту от кафедры. Гляжу толпа. Подхожу ближе. Какой-то гражданин указывает на ворону и с обидой жалуется обступившим его людям. Меня поразило то, что ворона внимательно смотрела на ораторов и чутко реагировала на возгласы людей. Да, именно, ворона все время преследовала этого человека. Я долго помнил этот эпизод, да вот забылось. Я в жизни всегда шел своей дорогой, но почему-то описанное в романе все время где-то рядом проходит. Я вспомнил. Видел я Горыныча. Вам интересно? Так вот, это же я - Ива Шехтенберг, тот самый недоверчивый абитуриент. Я там все-таки был! Хороший роман.

234202  2001-11-06 22:43:49
Yuli
- Любезнейший И.Ш.!

Как бы и мне хотелось верить, что все что происходило - происходило. Вы не замечали, что карнизы, водостоки, портики и антики университетского здания на Воробьевых горах украшены химерами?
От этой мысли порой удивительно неуютно становится. Неужели ничего этого не было? Неужели никто никогда не жил в этом большом доме, кроме тараканов с химфака, тех самых, что становились зелеными, попадая в концентрированную серную кислоту, но не погибали, а только бегали быстрее прежнего? Во что обратился труд десятков тысяч зеков, строивших этот дом? Не было, не было этих доцентов, не было нацарапанного шкодливой рукой имени-отчества, ничего не было.
И Вас, любезнейший И.Ш. не было и нет.
Все провалилось куда-то в небытие, и только ветер царапает остуженную первым ночным морозом землю рассыпанными в беспорядке колючими обломками букв.

240567  2002-03-15 16:11:43
Юрий Астров-Зацарицынский
-

ДЫМ КАК ОПРЕДЕЛЕНИЕ ТЕХНОКРАТИИ

(Владимир Хлумов. Мастер дымных колец. М., "Диалог", 2000.)

 

В книге нет главного героя. Их и вообще-то, как прикинешь после прочтения, немного - персонажей. Хотя вроде бы сотни. Можно выделить нескольких: Шалопута, например (он же Варфоломеев, он же... десяток имен носит этот персонаж), - но разве меньше важен его антагонист Шнитке? Или их антагонист Имярек? Или его антагонист Бошка? А Илья Ильич? А его дочь Соня? А Урса, жительница другой планеты, на которой таким вывертом осуществилась мечта Федорова-Циолковского (их обоих воплощает один из вышеперечисленных героев)?

Все - герои.

И все - антагонисты.

Да, Варфоломеев-Сергеев-Горыныч, молодой Генеральный конструктор, воплотив идеи Учителя-Ильи Ильича, не только запускает космический корабль, но и меняет суть власти, не говоря уж о новом городе, вставшем на месте заброшенного райцентра. Однако лучше от этого никому не становится.

А ведь были, были надежды у читателя на этого гения-гедониста. И, думаю, у автора тоже. Это видно по первым двум частям книги. И как не надеяться? Обаятельнейший, талантливый, гроза генералов, виднейший специалист - да на него сам Учитель молится. И совершенно искренне!

И все-все у него получается.

Главное, он не спорит с теми, кому за идеологию платят. Он дело делает. Так что - на кого же еще и надежды автору возлагать? Тем более автор-то - доктор физматнаук, профессор астрофизики, да не какого-нибудь университета, а Московского... Как же ему не быть технократом?

По счастью для читателя, у Хлумова-писателя есть ценнейшее (и редчайшее сейчас) качество: он не просто видит души своих героев, что само по себе ценно, - он наделяет их частичкой своей души. А уж когда наделил - своя-то и рвется на части в поисках выхода. И тогда понимаешь: нет его, выхода-то. Уж никак не на пути технократии. Наука социальных проблем, а говоря проще - счастья человеческого - никак не решит, сколько не имей она гитик. Персонаж, хотевший стать главным героем книги, помимо прочего, умело пускает кольца дыма при курении. Делает это так же хорошо, как все остальное.

И так же бесполезно.

Поэтому и заканчивается роман огромным, но, как ни странно, видимым только внимательному читателю многоточием. И это обещает. Как утро у Шадурна. И не стоит ждать вечера и вместе с ним - прощения.

А еще хочется сказать о том, как книга построена. Не только о ее архитектонике, напоминающей по своей схеме пятую симфонию Бетховена (возможно, кому-то она напомнит иного композитора, иное сочинение, но симфоническое построение, на мой взгляд, отрицать невозможно). Но еще и о тех кирпичиках, которые книгу "Мастер дымных колец" составляют.

"Кратковременный набег южного гостя не прошел бесследно для Северной Заставы. Это утверждение будет тем очевиднее, чем больше пройдет времени со дня необычной ревизии провинциальной жизни. Но и сейчас, всего лишь через несколько сумрачных осенних дней, те из жителей Северной, которые имели хоть какое-то к нему отношение, нет-нет да и вспоминали о нем парочкой-другой неспешных мыслей. Например, сердобольный старик с подбитым глазом, угощавший гостя таранькой, теперь распространял у пивной бочки свежую информацию о том, что такое кефир. Когда друзья-горожане с удивлением узнавали, что этот редкий напиток является смесью денатурата с козьим молоком, старик в подтверждение своих слов говорил, что если кто не верит, то пусть спросит у Афанасьича..."

Так мог бы писать поздний Платонов, доживи он до сегодняшних дней и имей систематическое образование.

Роман читаешь с напряженным наслаждением. Именно поэтому широкого читательского круга он не получит, но русскую литературу (и жизнь истинных любителей русской словесности) обогатит.

Я прочел книгу, достойную этого имени.

 

240568  2002-03-15 17:04:21
Штирлиц Кайман Палаеозухович http://alexejs.gmxhome.de
- Дорогие Кошка Катя и Сергей,

мои реплики это реакция на высказывания господ считающих себя носителями вселенского разума, идеализируюших философию буддизма и превращающих её тем самым в религию. Хочу Вас заверить - я не принадлежу к людям делящим мир на черное и белое, как Вы уже сказали не всё так просто. Хочу добавить - с Вами, как всегда, очень приятно вести дисскусию!

p.s. Желаю всем хорошо провести выходные!

245360  2002-06-09 09:37:35
Дворцов
- Как сопрягается искусственное и реальное? Вот две недели назад, садясь в поезд, взял с собой ╚Мастера дымных колец╩. Признаюсь, что впервые за много лет прочитал книгу без отрыва. И тут всё и началось: город, в который я попал, не смотря на свои (отмеченные орденами) трудовые успехи вовсе нигде не существует. Его нет ни на одной карте. Чудные, по столичному чистые улочки из двух, четырёхэтажных штукатуренных и весело окрашенных домиков, помпезные (незабвенного ампира) Дом правительства и Театр, строительство которых курировал лично Лаврентий Палыч, бледноватые, но ухоженные жители и этого н и ч е г о н и г д е н е т!.. Т.е. каким-то образом просто вдруг дан через ощущения некий, не исчисленный и не описанный ни географией, ни историей, тайный заповедный мир развитого социализма, где вместо супермаркетов гастрономы, вместо шопа ╚Десткий мир╩, а на улице Ленина огромная свежая доска: ╚Окно народного дружинника╩ со статистикой пресечённых правонарушений за первый квартал текущего года. Где из кранов с водой истекает сероводород, все с друг другом здороваются, и от этого в городе ни одной г о с т и н и ц ы. Для полного погружения в квартире, которую для меня снял театр, не было ни телевизора, ни радио. Зато в шкафу лежали ╚Известия╩ двадцатилетней давности: Романов, Громыко, шефский концерт комсомольцев Большого театра... Результат поездки: свидетельствую параллельные миры существуют.

245363  2002-06-09 14:10:25
Дворцов
- Действительно всё удивительно реально. И ещё, Владимир Михайлович, а откуда у Вас сюжет с преследующим вороном? Года три назад мой пёс немного потрепал слётка на трамвайном кольце за оперным, в общем-то без последствий, но до самой поздней осени почти каждый день меня от парка до дома сопровожала пара умных и злых птиц. Они совершенно молча перелетали с ветки на ветку, низко-низко планировали и пикировали за спиной, так, что приходилось плечом закрывать от их жутковатых ненавидящих глаз код подъезда. Но они заглядывали в окна лестничных площадок, вычисляя мою квартиру.

245366  2002-06-09 19:43:07
Yuli
- Уважаемый Димитар!
Линк не работает.

245372  2002-06-09 23:56:26
ВМ
- Василию Дворцову!

Спасибо за теплые слова. Насчет вороны... Меня однажды поразила ворона, которая грызла сухарик, то и дело макая его в лужу.

245373  2002-06-10 00:08:04
Дедушка Кот www.prigodich.8m.com
- В.Липунову, В.Дворцову

Мои дорогие высокие сетевые друзья! Ворон, которые макают корочки в лужи и закусывают я чуть не каждый день вижу в Петергофе (когда там ошиваюсь).Лет пятнадцать назад был у меня случай. Жил я тогда у Речного вокзала в Питере. Гулял раз в саду со своей длинношерстной таксой Евой (из первого питерского "помета"). Так вот: моя псина увидела и попыталась погнаться за выпавшим из гнезда весьма крупным вороненком. Мгновенно несколько ворон спикировали на собаку и... на меня. Причем они стали нас клевать и когтить совершенно остервенело. В этот сад больше мы не ходили, ибо вороны, поднявшие вороненка в гнездо, вновь пикировали на нас. Вы не поверите, но однажды я один попытался от метро пройти по этому саду (ну, месяца полтора спустя), так и на меня сразу напали две увесистые крупные птицы. Господа, простите, эта история не напоминает вам кое-какие события в Дискуссмонном клубе, а?

245978  2002-06-24 19:45:45
ЛИТЕРАТОР ВЛ. ХЛУМОВ: ПСИХОАНАЛИЗ БЕЗ ФРЕЙДА ИЛИ ДЖОКОНДА АСТРОФИЗИКИ? http://khlumov.narod.ru/index.html
- Крепко знающие свое дело литературные критики наверняка криво усмехнутся в отношении "оригинальной, вызывающе-непривычной формы подачи материала" в романе Вл. Хлумова. Как же - Хлумов не только "позаимствовал" у Булгакова форму подачи материала в виде фантасмагории, но и дважды более чем прозрачно намекнул читателям о присутствии в романном поле самого Булгакова-Бездомного3.

Могу даже добавить литературным критикам, что булгаковская параллель этим не исчерпывается, что "фантасмагория" Вл. Хлумова имеет более прямое отношение, скорее, к "Бегу", чем к "Мастеру и Маргарите", поскольку речь идет об изображении "сна наяву", о чем Вл. Хлудов (виноват, описался - Хлумов, конечно же) прямо сигнализирует в тексте романа: "Сон нужен человеку как эксперимент науке. Без него сохнет тело и мертвеет душа. Но самое интересное происходит на границе, вернее, на той нейтральной полоске времени, разделяющей полный сон от полного пробуждения. Кстати, непонятно, достижимо ли в природе идеальное состояние сна или идеальное состояние бодрствования?"

Так что не торопитесь, уважаемые критики, с выводами: Вл. Хлумов, оказывается, не только Булгакова знает, но еще и такое, что известно немногим - о чрезвычайной важном воздействии на интеллект фазы "парадоксального сна" с ее альфа-ритмами. И, наверное, он - едва ли не единственный, кто сделал это уникальное физиологическое явление (без которого немыслимо никакое творчество) объектом художественного изображения. И художественную оправданность таких прямых и несколько демонстративных отсылок к Булгакову следует оценивать с точки зрения того, в какой степени художником решена его "сверхзадача", выведенная на самый верхний уровень произведения с такой непростой структурой.

Правда, о степени художественности этого средства можно будет судить только когда станет известной его роль в решении дидактической "сверхзадачи" автора. А в таком многоуровневом произведении, построенном на базе текста "Мастера дымных колец" с вовлечением массы дополнительного материала совершено различного свойства, выявление этой сверхзадачи - дело непростое. Во всяком случае, непривычное. То есть, постижение содержания этого своеобразного конволюта из привычного чтения превращается в работу. В первую очередь - серого вещества, которым вымощены мозговые извилины... А напрягать свое серое вещество привыкли далеко не все...

245980  2002-06-24 19:55:36
Шиншин
- "А напрягать свое серое вещество привыкли далеко не все..."

Насчет серого вещества - это к Юлию Борисовичу. Нашего только на футбол хватает.

245981  2002-06-24 20:02:01
Шиншин
- Баркову

Уважаемый Альфред, а вы, часом, не тот самый "Киевлянин", который футбольный болельщик со стажем? Если да, то (извините, конечно), но футбольный тема вам как-то лучше удается... Без обид.

245986  2002-06-24 21:23:32
Киевлянин Шиншину
- Обижаете, господин Шиншин.

...Ну, а то, что он пишет в Предисловии к хлумовскому роману может быть интересным только самому автору романа... и нескольким его интересантам.

Как вы только могли подумать, что такой футбольный болельщик как я - может заниматься подобной чепухой? Не ожидал-с.

245988  2002-06-24 21:51:08
ВМ
- Господин "Киевлянин"

Увы, анонимные оскорбления не принимаются.

245990  2002-06-24 23:49:28
Киелянин Липунову
- Дорогой земляк, я сказал о "творчестве" Баркова то, что известно любому специалисту и любителю творчества Булкагова. Ничего неожиданного и нового о Баркове я не сказал. Повторяю, над его книгами и сенсационными оценками уже не смеются. Надоело. Что же тут оскорбительного?

Вам обидно, что именно похвалившего вас Баркова я затронул? Ну что же, цитируйте более профессиональных критиков. Если их отзывы имеют место при оценке ваших произведений.В конце концов,существует такое понятие как репутация того или иного автора. Репутация Баркова ниже всякой критики.

245992  2002-06-24 23:54:37
Киевлянин Липунову
- В следующий раз, дорогой земляк, удаляйте весь мой пост. Никто, ни на одном из существующих форумов не делает того, что сделали вы. Убрав только часть поста - сделали его непонятным и даже слегка изменили его смысл. Это элементарный подлог. И вам, человеку пишущему не может быть сие непонятно. Я уже не говорю об какой-то этике.

254639  2003-12-13 14:29:51
- -Тут, правда, возникает целый ряд проблем, - заинтересованно продолжал Илья Ильич. - Вот, например, идея равенства и братства. Она же в современном виде никуда не годится. Мы же провозгласили равенство только поперек времени, а вдоль времени? Соня, как же вдоль-то времени?

-Что ты имеешь в виду? - с трудом сохраняя самообладание, отреагировала Соня.

-Ну как же, мертвые - они же тоже требуют справедливости, они тоже имеют право голоса, а то что же это за демократия: собирается кучка людей, единственная заслуга которых состоит в том, что они живы одновременно в настоящий момент, и начинают голосованием судить да рядить. А спросить-то, есть ли кворум, и некому. Потому что не думаем об умерших, считаем их людьми как бы второго сорта, а ведь это несправедливо. Вдруг у них другое мнение? Не интересуемся, только для себя признаем право голоса. От этого каждое новое поколение своих предшественников и ниспровергает, оттого каждый раз все сначала приходится лепить и строить. А где гарантии? Есть одна гарантия - демократия вдоль времени.

-Это уже не демократия, а какая-то трупократия получается, - втянулась Соня в разговор.

279297  2008-01-30 22:10:43
Тоже уравновешенный автор и тоже на тему Севера для маэстро Волковича
- "-А что это у вас на острове, строительство? - спросил приезжий старика.

-На Заячьем?

-Ну да, на острове, - как-то нетерпеливо подтвердил Сергеев.

-Тама? - еще раз спросил старик, показывая на верхушку мачты, нависшую над продмагом.

-Да.

-Эсо.

-Чего?

-Эс О. Секретный Объект. Сказывают, спроть норвегов.

-Против кого? - переспросил Сергеев.

-Спроть норвегов. Что же ты, не знаешь, для чего Северную Заставу строили? Да ты в музей к нам сходи, там бумага под стеклом лежит, а в ней предписание центральных органов: основать Заставу для острастки норвегов и прочей нечисти. Эта бумага лет триста уже как под стеклом лежит, а норвеги все не идут, не нападают, басурмане. Выходит, что ли, зря мы тут Заставу чуть не построили? Да нет, не зря. Опять слух прошел, что норвеги замыслили православный народ со свету сжить. Поэтому для острастки Эс О строют. Вот построют, поди сунься, норвег проклятый. - Старик помахал кулаком в северном направлении."


291876  2010-02-17 15:26:35
Светлана Ц. http://chili-vili.blogspot.com/
- Готова чистая рубаха.

Вздохну, умоюсь, кроткий вид

приму, чтоб тихо слушать Баха,

поскольку сам зовусь Бахыт.

Ты скажешь - что за скучный случай!

Но жарко возразит поэт,

что в мире сумрачных созвучий

случайных совпадений нет.

292092  2010-03-05 16:45:22
Задорнов http://tutalarcen.blogspot.com/
- -Вы, дядьку, спортсмэн?

-Мастер спорта по ловле рыбы в мутной воде, - капитан криво усмехнулся.

Мальчишка еще раз с уважением окинул взором трофимовские бицепсы и тут заметил за спиной капитана нечто новое.

293356  2010-07-19 08:35:06
Сорочинский А.В.
- Уважаемый Владимир Михайлович! С удовольствием присоединяюсь к поздравлениям коллег с днем рождения. Желаю Вам здоровья, сил и желания на долгие годы для осуществления благородной миссии в русской литературе; вдохновения в собственном творчестве. Одним словом: многая Вам лета!

303673  2013-01-31 08:27:57
Скиф-азиат
- Вау! А ето чо за ╚шышэл-мышэл╩? Чё за чувак с тремя ╚хэ╩? (ссылки не пашут)

Спасиба канешн, вязь красивая... почитал...

Модератор! Оставьте хучь строчку, дужэ сподобилася... (продолжение уже пишу)...

303674  2013-02-01 12:05:59
Скиф-азиат
- Хлумов! Вот хотел чото островумное напейсать, да после этого чёрта в голову ничо нейдёт...

Ладно, по-приятельски, на отвлечённые темы, шоб разговор поддержать: я тож видел как ворона грецкий орех сверху на дорогу бросала, и даже если он не до конца ращеплялся, то она, ворона, пододвигала его туда, где машины носятся... жрать-то хочется...

Ещё видел как мелкие шелуди в стаю собъются, а тогда их прёт, и давай зявкать на породистого кобеля. Опасные шавки, когда стаей, могут даже на могучего лыцаря Иву Шокенблюма набросица... Барков не их поэт - Хераскова им в руки, для просвещения...

А могут и анонимную фуфель прислать... Шо делать? Шпалер с кривым, как их душа, дулом - их метод...

P.S. Правильно тут товарисч подсказывал (на вязи), если я чота и понял, то там жил такой прынц, который всё и всех к чертям бросил, так вот он учил ваще не принимать оскорбления, а оставлять их (на нэосфере) пославшим... ну типо, чота ╚Сам дурак!╩, для тех кто недогнал... Нас не догонят...

303679  2013-01-31 14:56:30
Скиф-азиат
- Снова ╚самолёт летел - колёса терлися╩...

...зря я его перевёл, тперь не отцепитса... ну если коротко то тут чел ╚hhh╩ сообщает: ╚بيرى رمزيات منوعه للبلاك بيرى رمزيات بلاك بيري بنات صور من لستنى للبلاك بيرى╩, что вручную перевёл всего Хлумова почти на все языки мира, но не имеет средств для покупки клавиш с русской литерой, просит выслать - примет с благодарностью, взамен пошлёт (под расписку все свои, включая неоконченные, работы).

330449  2015-10-26 08:59:30
Produk Green World http://produkgreenworld.web.id/
- Produk Green World

Русский переплет


Copyright (c) "Русский переплет"

Rambler's Top100